Господом хранимая
Винтра Вилцане
Когда писательница Марина Костенецкая повествует о том, что ей довелось пережить, временами кажется, что столь чудесные совпадения в жизни просто невозможны! Но коль скоро посчастливилось человеку родиться под сенью крыл Анггла-Хранителя, то и самые непреодолимые, казалось бы, трудности всегда оборачиваются для него невероятным везением.
«Верю в судьбу и в то, что случайных рождений не бывает»
Я родилась в Латвии, в славянской семье. Мой отец - Григорий Костенецккй - украинец, мама - Екатерина - русская. Они обвенчались 10 июня 1944 года в Рижском Кафедральном православном соборе. Но на старом православном кладбище с 1896 года по сей день сохранились могилы моих предков со стороны матери. Мой дед - мамин отец был купцом второй гильдии и имел в Риге трехэтажный каменный доходный дом, в котором родилась и я. Однако моему рождению предшествовали непростые исторические события. К Латвии уже приближалась Красная армия, и немцы, отступая, насильно забирали с собой часть образованных местных жителей, в число которых попал и отец - юрист- по образованию. Вместе с ним в эшелоне, вывозившим людей в Германию на принудительные работы, добровольно, на манер декабристки, поехала и моя мама.
«Я должна была погибнуть, но... выжила»
Большую часть из девяти месяцев пути в этот мир в чреве матери я провела под бомбежками. Единственными витаминами в это время для нас с мамой был отвар из липовых листьев. Покидая Латвию, мама захватила с собой серебряный половник, рассчитывая в дороге обменять его на еду. Еще она положила в чемодан икону Казанской Богоматери, которой родители венчались в соборе. Обе эти реликвии сохранились в доме, и, спустя многие годы, мама мне говорила: «Тебя спасла Богоматерь! Посмотри, как помят осколками бомбы половник, а икону в чемодане только в одном месте царапнуло». Если учесть, что чемодан стоял у маминых ног... Лагерь, в котором летом 1945 года оказались мои родители, попал в зону Красной Армии. Всего через две трамвайные остановки начиналась зона американской армии. Окажись лагерь на территории за две трамвайные остановки, я бы родилась не в Латвии, а в Америке или где-нибудь в Западной Европе. В советской зоне все обитатели лагеря сразу же были арестованы и переправлены в фильтрационный лагерь. В пустом бараке оставили одну мою маму - возможно потому, что она была уже на восьмом месяце беременности. Военный трибунал 5 августа приговорил Григория Костенецкого к 20 годам лагерей, а мама после двух недель мытарств в пустом бараке оказалась в конечном итоге в лагере для женщин легкого поведения. Здесь ее и разыскал охранник-конвоир отца (по счастливой случайности, тоже украинец), который после вынесения приговора привел своего земляка попрощаться с женой. Отец на этом свидании снял с себя золотой нательный крест и отдал его маме со словами: «Наденешь на нашего будущего ребенка».
Мама из разбомбленной Германии возвращалась в Латвию с крестом в руках, иконой в чемодане и со мной под сердцем. Дорога была сплошной пыткой, но 20 августа 1945 года мама все же добралась до Риги, а через пять дней в одной из квартир бывшего доходного дома своего деда-купца родилась и я.
«Нельзя пренебрегать доверием людей
Когда наступило время Атмоды, песенной революции, я была уже достаточно популярной писательницей. В то время Народный фронт Латвии проводил опрос во всех региональных отделениях республики: кого бы люди хотели видеть своим депутатом на Съезде в Москве? И вот звонит мне координатор предвыборного штаба Народного фронта Янис Фрейманис и говорит: «Нравится вам это или нет, хотите вы того или нет, но отказать людям вы не имеете права. Нет такого списка, в котором не было бы упомянуто ваше имя как потенциального депутата». Что я могла ответить? Предать своих читателей, которые так мне доверяли, было немыслимо. Согласилась. Народный фронт определил мне Прейльский район, от которого баллотироваться. В этом районе находится главная святыня латвийских католиков - Аглонская Базилика. На выборах я победила, приехала в райцентр попрощаться со своими избирателями перед отъездом на 1-ый Съезд Народных депутатов в Москву. Встреча проходила в переполненном зале Прейльского дома культуры. Меня там засыпали цветами и добрыми напутствиями. И вот после встречи подходит ко мне в фойе настоятель Аглонской Базилики Петерис Онцкулис (ныне уже покойный) и предлагает проехать от Прейли до соседнего городка - Аглоны. Я соглашаюсь. Подъезжаем прямиком к храму. Настоятель отпирает церковную дверь, и мы с ним вдвоем оказываемся средь бела дня в совершенно пустом храме. Здесь хранится чудотворная икона Аглонской Богоматери. Но поскольку это величайшая святыня, то взорам верующих она открывается всего на один день в году - 15 августа, когда многочисленные паломники в Аглоне празднуют День Вознесения Богоматери. Весь же остальной год икона закрыта другой, внешней иконой. Но вот Петерис Онцкулис подводит меня к тому месту, где находится чудотворная икона, включает какой-то механизм - наружная икона исчезает, и моему взору предстает в сиянии золотых лучей сама Аглонская Богоматерь. Возле этой иконы Петерис Онцкулис благословляет меня на борьбу в Москве и при этом дает три освященные свечи со словами: «Зажжете эти свечи в Москве в знаменательный для Латвии момент».
«Пожелания исполняются именно тогда, когда они должны исполниться»
Как депутат Верховного Совета СССР я жила в Москве, в гостинице «Москва» у меня был свой постоянный номер, и вот там-то в ящик письменного стола я и положила освященные аглонские свечи. Прошел год, потом еще год. И наступил август 1991-го. Поскольку это было время парламентских каникул, путч застал меня в Риге. А в Москве в эти дни возводили баррикады. В ночь с 20-го на 21-ое августа возле Белого Дома на баррикадах погибли трое москвичей. Погибли, выступив против путча, погибли, в частности, и за свободу Латвии. Ведь если бы путч не провалился, еще неизвестно, как бы развивались дальнейшие события в нашей республике. 22-го августа я вылетела из Риги на внеочередное заседание Верховного Совета, а 24-го Москва провожала в последний путь своих защитников баррикад. И так уж сложилось, что в этот же день, то есть 24-го августа, Борис Ельцин подписал Указ о признании Россией независимости Латвийской Республики. В итоге часть наших депутатов, прилетевшая в Москву только в то утро, сразу же отправилась на прием к Ельцину, чтобы получить из его рук исторический Указ, а на похороны делегировали двоих латвийских депутатов СССР уже находившихся в Москве - Андрея Эйзанса и Марину Костенецкую. Увы, привезенный в день похорон из Риги траурный венок затерялся где-то в лабиринтах багажного отделения Шереметьевского аэропорта, так что на траурную церемонию мы с Эйзансом явились лишь с цветами в руках, купленными в последний момент на рынке. Но, выходя из гостиницы, я интуитивно положила в сумочку аглонские свечи... И вот мы шли с Эйзансом в траурной процессии за гробами и разговаривали между собой по-латышски. Москвичи, узнавая, что мы из Латвии, расцветали дружелюбными улыбками: «Передайте спасибо Латвии, что научила нас строить баррикады! Если бы не ваш январский опыт, победа была бы за путчистами». Такие слова из уст русских на похоронах своих героев!
Когда процессия дошла до виадука, под которым погибли защитники московских баррикад, мы вдруг увидели, что весь тротуар усеян морем горящих свечей - хозяйственные, декоративные, церковные, елочные... И тут я достала из сумочки свои аглонские свечи и присоединила их к остальным. Сбылось пожелание Петериса Онцкулнса - зажечь эти свечи в значимый для Латвии день. Куда уж более значимый - президент России подписывает Указ о признании независимости Латвии, а Москва прощается с защитниками нашей общей свободы.
Позже в Латвии была учреждена государственная награда - Памятная медаль защитников баррикад - и я была выбрана членом правления этой награды. На протяжении 17 лет вместе с другими членами правления я разъезжала по всей Латвии, вручая и в самых отдаленных уголках страны медаль тем, кто в январе 1991 года приехал в Ригу на защиту свободы молодой Республики. Таких людей мы выявили и наградили более тридцати тысяч. А в 2010 году приехали награждать защитников баррикад в Прейли, и - ну, надо же! - помимо нашей награды, которую мы привезли из Риги, местное самоуправление вручало своим землякам дополнительно красивый диплом, на котором была изображена чудотворная икона Аглонской Богоматери с напечатанным внизу текстом: «Латвию спасли народные молитвы и Аглонская Богоматерь».
«Мужчина способен заставить женщину почувствовать себя Наташей Ростовой на первом балу»
Я любила и была любима, так что знаю, что такое женское счастье. Но та огромная любовь народа, которую я испытала во времена Атмоды...
В 1986 году, когда взорвался Чернобыльский атомный реактор, в ликвидации последствий катастрофы принимал участие и латвийский полк. В какой-то момент, к осени, у ликвидаторов начали сдавать нервы - одно за другим случилось два самоубийства, и ЦК КП Латвии приняло решение - для поднятия боевого духа в полку послать в Чернобыль писателей-добровольцев. Так мы с поэтом Улдисом Берзиньшем (оба, кстати, беспартийные) оказались в зоне. Когда латвийские чернобыльцы увидели меня в своем палаточном городке на болоте, мужики просто обалдели: женщина, Костенецкая... и в такое место приехать не побоялась?! Мне выделили место в лучшем отсеке армейской палатки-госпиталя, и всю ночь ежечасно на цыпочках (в кирзовых сапогах!) заходил в палатку дневальный, чтобы подбросить дров в буржуйку, которая топилась рядом с моей раскладушкой. А на рассвете, когда и буржуйка уже не спасала от промозглой осенней сырости, дневальный снял с себя шинель, осторожно накрыл ею меня поверх армейского одеяла и ушел на улицу в одной гимнастерке. Честно сказать, я вдруг почувствовала себя не просто избранной судьбой Женщиной, охраняемой Мужчиной в обозримом радиусе радиоактивной зоны, я почувствовала себя в тот момент... Наташей Ростовой на ее первом балу.
В 20-ю годовщину Чернобыльской катастрофы меня наградили Патриаршей Грамотой, которую подписал Патриарх Московский и Всея Руси Алексий II. Но вручал мне эту грамоту в Риге Митрополит Рижский и Всея Латвии Александр. Вручал на торжественном богослужении перед алтарем в православном Кафедральном соборе, то есть на том самом месте, где в 1944 году венчались мои будущие родители. Так замкнулся еще один магический круг судьбы.
«Некоторые письма можно читать, только имея в запасе свободное время,
чтобы... дать волю слезам»
Отец сохранил в ГУЛАГе все письма, написанные мамой, а мама - сохранила письма отца. Отец умер, когда мне было 16 лет. Он завещал маме отдать мне всю переписку в день совершеннолетия. Когда я в восемнадцать лет получила это наследство и попыталась письма читать - чуть не сошла с ума. Узнать сразу всю правду сил не хватило. Чтобы испытать на себе хотя бы часть из того, через что довелось в ГУЛАГе вынести отцу, я поехала на Чукотку, где рядом находились колымские лагеря. Там, в тундре, полтора года проработала кочевым учителем красной яранги - учила грамоте оленеводов. Позднее написала об этом книгу «Луна Холодного Лица». Целиком все письма родителей я прочла только выйдя на пенсию. Вместе с комментариями и размышлениями значительную часть этих писем опубликовала в изданной за собственные деньги книге «Письма из дома».
«Страдания очищают душу человека» -
это слова Достоевского. (Марина в свое время переболела тифом, перенесла тяжелую травму в автокатастрофе - и это далеко не все жизненные испытания, выпавшие на ее долю. В.В.) Но именно страдания преподали мне великий урок сострадания. Со временем кредо моей жизни стало определение: счастливы люди, страдающие от чужой боли - они забывают о своей. Видимо, каким-то образом это кредо отразилось и на моем творчестве, в результате чего на сегодняшний день в своем писательском архиве я имею более трех тысяч потрясающих писем от читателей! И от русских, и от латышей. И потому могу смело утверждать, что я сказочно богата. Да, у меня нет ни машины, ни особняка, ни мужа, ни детей. Но, как сказал латышский поэт Марис Чаклайс:
Я богат. Я владею казной.
В ней все то, что случилось со мной.
В моей «казне» действительно хранятся уникальные сокровища, так что в этом смысле меня можно считать миллионером.
«У каждого в жизни свое предназначение»
Я не считаю для себя трагедией то, что у меня нет собственных детей. Как бы парадоксально это ни звучало, но, боюсь, я была бы плохой матерью. Потому что всю жизнь пыталась помогать пасынкам судьбы, а силы и время для этой работы поневоле крала бы у своих детей. Но я очень люблю детей, в Латвии у меня имеется множество «крестников». Дело в том, что еще в советское время я много писала о детских домах, и под влиянием этих публикаций люди усыновляли сирот. Потом новые родители присылали мне детские фотографии и писали, что эта девочка или мальчик заочно являются моими «крестниками». Мне посчастливилось помочь одному малолетнему правонарушителю. Тогда ему было всего 12 лет, но за колючую проволоку спецшколы он попал уже из детдома. Сегодня этот человек отец четырех дочерей. Самую младшую в честь меня назвали Мариной. Как только малышка появилась на свет, счастливый отец позвонил мне из роддома, попросил приехать и - первая в жизни фотография маленькой Марины была сделана у меня на руках.
И в тот момент я подумала, что помочь встать на ноги хотя бы одному оступившемуся в детстве детдомовцу, это не так уж и мало. Ему помогла подняться сила любви. Делиться этой силой - наверное, это и есть мое предназначение в жизни.
Авторизованный перевод с латышского беседы, опубликованной в журнале „Ieva”, № 46, 16 ноября 2011 г.
