Альберт Паже, лидер ветеранов–антифашистов, сражавшихся в составе прославленного 130–го Латышского стрелкового корпуса и красных партизанских отрядов, сегодня празднует 90–летие. Накануне корреспондент «Вести Сегодня» встретился с юбиляром.

Левитан родом из Риги

— Альберт Мартынович! Вас называют латвийским Юрием Левитаном. С 1942 года — после тяжелого ранения — вы работали диктором в латвийской редакции Всесоюзного радио и первым сообщили своему народу о том, что война закончилась. Напомните нашим читателям об этом беспрецедентном факте из своей биографии!..

— Когда Латвию начали освобождать от немцев, мы со всей аппаратурой перебрались из Москвы в Лудзу, откуда начали вещание. Затем в Даугавпилс, потом в Ригу. Радиокомитет находился на ул Сколас, 6, в нынешнем здании Еврейского общества.

8 мая 1945 года я работал до поздней ночи. И на следующий день мне полагался выходной. Но в 5 утра меня разбудил посыльный. Мне было велено срочно явиться на работу. Якобы поступил приказ Верховного главнокомандующего. Я был старшим диктором, и такие приказы никому, кроме меня, зачитывать не разрешалось.

Передача должна была начаться в 6 утра. Жил я недалеко, на ул. Дзирнаву. Помчался бегом. Едва отдышался, мне протягивают текст на латышском языке. Он заканчивался словами: «Враг разгромлен! Наше дело правое — мы победили!..» Я был счастлив первым сообщить об этом в каждом доме Латвии.

В Москве все приказы Верховного главнокомандующего по радио зачитывал, как вы знаете, легендарный Юрий Левитан. Делал он это блистательно! Недаром же за его голову Гитлер назначил вознаграждение в 1 миллион марок.

— Какие чувства вас охватили в тот момент, когда стало ясно: война закончилась, наступил мир?

— Восторг! Мы все так ждали этого! Люди на улицах Риги ликовали, передавая друг другу радостную новость, только что услышанную по радио. Это ведь не мои выдумки. Сохранились документальные кадры. Они–то уж точно не врут. Совершенно авторитетно заявляю: День Победы в мае 45–го в Латвии был радостным и долгожданным праздником!

Первая встреча с «мессершмиттом»

— Как для вас началась война?

— Я был вожатым в пионерлагере работников профсоюза легкой промышленности, который находился в Яундубулты. Мне было 17, моим подопечным — по 14. 22 июня 1941 года помню отчетливо. День был солнечным и теплым. Мы с ребятами побежали на море купаться и делать зарядку. На обратном пути увидели в канаве разбитую военную машину. На этом наша человеческая жизнь закончилась.

24 июня повезли ребят в Ригу, чтобы их смогли забрать родители. Электричек тогда не было. До столицы добирались на локомотиве. Путешествие занимало больше часа. В этот момент к нам «прицепились» немецкие бомбардировщики. Они расстреливали поезд из пулеметов. К счастью, мы сумели добраться до Риги живыми.

К тому времени немцы уже вплотную подобрались к столице. Повсюду были следы бомбардировок.

— А как оказались на фронте?

— Как все комсомольцы, я отправился в военкомат. Здесь нам выдали винтовки, патроны и велосипеды. После чего мы организованно покинули Ригу. Думали — ненадолго. Мол, доберемся до Сигулды, в крайнем случае — до Цесиса. К тому времени немцев остановят, и мы вернемся назад. К сожалению, вернулись нескоро.

Под обстрелами «пятой колонны» вошли в Цесис. Там нашли пожарную машину, которую привели в негодность местные айзсарги. Среди нас были специалисты, которые быстро ее починили. И мы на ней поехали в сторону Ленинграда.

По пути присоединились к одной из отступающих красноармейских частей. С нею добрались до Гатчины. Дальше нас не пустили, посадили в эшелон и отправили на восток. В итоге мы оказались в Башкирии. Приютили нас в одном из совхозов. Но проработали мы там совсем недолго. Узнали, что создается добровольческая латышская стрелковая дивизия. И рванули в Гороховецкие лагеря.

Первый и последний бой

— В Гороховецких болотах нас построили в одну колонну и предложили выйти вперед всем, кому менее 18, — продолжает Альберт Мартынович. — Среди нас было немало пятнадцатилетних пацанов. Не дотягивал до необходимого возраста и я. Но когда узнал, что грозит возвращение в тыл, решил соврать: мол, всего двух недель не хватает мне до означенного возраста.. Хотя на самом деле мне недоставало целых четыре месяца. Я был крепкого здоровья, высокого роста. Слава богу, не проверили.

Прямо на построении подошли командиры различных подразделений и стали спрашивать, кто и куда хотел бы пойти. Я выбрал батарею 45–миллиметровых противотанковых пушек, которая и нынче является одним из основных экспонатов музея на Поклонной горе в Москве. По образованию меня расценили как одного из грамотных (за плечами был техникум) и назначили наводчиком в нашем расчете. Начались занятия.

Как–то слышим из соседнего полка громогласное «Ур–ра–а!». Спрашиваем у командира, что за праздник. «Скоро узнаете…» — загадочно улыбнулся тот в ответ. А на следующий день нам объявили, что нас отправляют на фронт. Это было 5 декабря 41–го. Как раз начиналась легендарная битва под Москвой, определившая исход всей войны. Бросили нас в направлении Клина.

Контрнаступление советских войск набирало силу. Добрались под канонаду до самого поселка. Остановились на ночлег. Утром просыпаемся — кругом тишина. Отказывается, немцы так резво стали драпать, что мы несколько дней догнать их не могли.

Нас снова посадили в эшелоны и отправили на киевское направление под Апрелевку. Отсюда своим ходом пошли под Наро–Фоминск. Вот там и вступили в бой. Бои были очень сильными. Стояли морозы, а мы жили прямо на снегу. Больше месяца не раздевались. Грязными были, завшивленными. Однажды объявили, что через несколько дней нам устроят баню. Я мечтал об одном — чтобы не убили раньше обещанной помывки. Однако так я ее и не дождался. 8 января 42–го меня настигла пуля снайпера.

Похоже, ганс метил в сердце, а попал в левую руку. Кость перебило напрочь. Рука висела на жалких остатках кожи.

После полугода госпиталей в Татарии — инвалидность. Вместо фронта меня направили на курсы советских работников в Киров. Переживал, что не могу вернуться к своим ребятам. Но делать нечего. После курсов получил направление на комсомольскую работу в освобожденный Калинин. По пути, в Москве, зашел к знакомым, которые работали в ЦК ВЛКСМ. Тут и узнал, что во Всесоюзном радиокомитете создается латышская редакция и туда нужен сотрудник со знанием латышского. В итоге опять пошел учиться — теперь уже на радиожурналиста. Через шесть месяцев — первый выход в эфир. Поначалу мы вели передачи на оккупированную Латвию.

«Ненависть к немцам у латышей на генетическом уровне…»

— Несколько лет назад в одном телешоу вас спросили, почему вы, 17–летний парнишка, не знавший ни слова по–русски, все же сочли, что настоящие освободители — русские, а не немцы?

— Тогда, если помните, я ответил так: вы, на телешоу, ничего не знаете об истории латышского народа, который 700 лет находился под немецким игом. Вся наша литература, все наши народные песни полны рассказов о том, как нас ущемляли и унижали в правах бароны–колонизаторы. Латыши должны были не только на них гнуть спины, но и шапки перед ними снимать, ручки им целовать. И не только взрослым немцам, но и их малолетним отпрыскам. Трудились латыши на хозяев задаром с рассвета до поздней ночи, а те могли их в любой момент поменять на что угодно. На ту же курительную трубку либо хорошую гончую собаку. Тетушка рассказывала, как в Первую мировую немецкий солдат не моргнув глазом рядом с нею мочился. То есть он держал ее за скотину.

Так что иллюзий в отношении этих «освободителей» у меня не было. Все мои предки воевали в Первую мировую против немцев. Отец, крестьянин Лифляндской губернии, в начале прошлого века был призван в латышскую стрелковую дивизию царской армии. Он, к счастью, выжил, но рано умер. А его двоюродный брат в свои 22 года в чине капитана и будучи командиром роты сибирских стрелков, героически погиб в декабре 1914 года на знаменитой Пулеметной горке. Позднее его прах был перезахоронен на рижском Братском кладбище. Родной брат отца вышел живым из Рождественских боев, но после октябрьских событий 1917 года его следы затерялись в России. Да и со стороны матери в 1914–м против немцев воевали четверо из пяти ее братьев (младший еще был слишком молод). И все они погибли в тяжелых боях под Кекавой.

О событиях 1940–го

— Вокруг этого много вранья. Я в начале 90–х годов прошлого века был уже на пенсии, но продолжал читать лекции в университете, и был хорошо осведомлен, как интерпретируются эти события совестью латышской нации, в качестве которой часто выставляют интеллигенцию. Люди, которые были намного моложе меня и не застали этих событий, рассказывали умопомрачительные байки. Будто уличные демонстрации в поддержку советских войск были укомплектованы напрочь из переодетых красноармейцев. Я тоже был активным участником этого массового волеизъявления. И в силу абсолютного незнания русского общался я с демонстрантами исключительно по–латышски. Значит, это были не красноармейцы, а такие же, как я, представители местного коренного населения!

Да и сам Карлис Улманис вышел к народу с заявлением о том, что в страну вошла дружественная армия. Вскоре он сформировал новое правительство, сохраняя за собой президентский пост. А еще годом ранее было санкционировано размещение советских военных баз в стране.

Так что трактовка событий 1940–го как оккупации не выдерживает никакой критики ни с фактологической, ни с юридической точки зрения. В этом смысле очень правдив недавний документальный фильм, созданный Латвийской соцпартией, где мне как очевидцу тоже дали слово.

В сутане прокурора

— С окончанием войны покой вам только снился. Борьба для вас переместилась на другой фронт — с преступностью…

— В 45–м меня направили на прокурорские курсы. Затем была учеба в юридической школе и в юридическом институте. Соответствующим был мой дальнейший послужной список. Помощник прокурора района Риги, отдел общего надзора прокуратуры республики, прокурор района Риги, зампрокурора Риги, зампред райисполкома, председатель юркомиссии при Совмине, первый замминистра юстиции… С этой должности ушел на пенсию. За моими плечами и лекции в университете, и работа юристом на фирме у известного предпринимателя Кирова Липмана. У меня есть и лицензия присяжного адвоката, полученная уже в 73–летнем возрасте. По сей день несу в этом звании трудовую вахту…

— В громких делах приходилось участвовать? Свойственна вам была бескомпромиссность, которой нынче не могут похвалиться многие нынешние блюстители правопорядка в стране?

— В основном я поддерживал гособвинения в делах о хищениях, в которых были замешаны большие руководители, директора трестов, а также в делах об убийствах. Помнится, довелось мне участвовать в уголовном процессе о присвоении огромных средств в детском саду. В группе обвиняемых оказался мой бывший школьный приятель. Он попытался воспользоваться данным фактом. Не получилось. Как же можно детей обворовывать!

Однако мне по душе пришлась работа в отделе общего надзора в прокуратуре. Тогда это направление правоохранительной деятельности было в большой цене и, соответственно, поставлено очень хорошо. Не то что нынче, когда оно находится в настоящем загоне. Отсюда и причина того, что нынче наши законы зачастую содержат много абсурдного, не стыкующегося с другими нормами, противоречащего элементарному здравому смыслу. Мне приходилось блюсти соответствие букве закона всех без исключения издаваемых нормативных актов. Это требовало глубоких энциклопедических знаний во всех областях. И еще — недюжинного аналитического ума.

Военно–полевой роман

— Как у всякого незаурядного человека, у вас и в личной жизни было то, что редко встретишь в реальности в других семьях…

— С Лидией Ивановной у нас была полная идиллия. О таком счастливом браке только пишут в романах и показывают в кино. За 65 лет мы ни разу не поссорились. А познакомились на войне. Первая наша встреча состоялась тогда в Гатчине, когда мы с другими латышами–комсомольцами прорывались на фронт. Правда, я не подозревал, что рядом находится человек, с которым я пройду всю жизнь вместе. Об этом я узнал уже во время следующей встречи, в тылу, в Башкирии, куда Лидочку вывезли как блокадницу Ленинграда по Дороге жизни. Потом по недоразумению мы расстались. И снова встретились — уже в Москве, когда я работал в радиокомитете. Вышел на Пушкинскую площадь попить газированной воды из автомата. И не верю своим глазам: сама Лидия Ивановна идет мне навстречу. Она оказалась в Белокаменной проездом всего на один день. Уже на следующий день повел ее в загс.

Все говорит о том, что Всевышнему надо было, чтобы мы были вместе, и он упорно, через всякие тернии вел нас друг к другу. Лидия Ивановна тоже журналист. В последний период своей трудовой деятельности была главредом многотиражной газеты на «Вагонке». К сожалению, уже четыре года ее нет с нами. Со смертью не поспоришь, что я уже хорошо знаю с войны. Но со мной рядом замечательные дети, внуки…

«Моя жизнь удалась…»

— В столь славный юбилей невольно оглядываешься назад. Вы прожили счастливую жизнь? Не ропщете, к примеру, что юность была военной и с 18 лет вы стали инвалидом?..

— Я считаю, что моя жизнь удалась по самым высоким критериям. Я — баловень судьбы. Без сомнения. Дожить до 90, пройдя такую войну, — это действительно большое везение. Тогда как из моих боевых товарищей, сражавшихся в составе добровольческих латышских дивизий, а позже — 130–го Латышского стрелкового корпуса, львиная доля, почти 20 тысяч солдат, не вернулись домой. Стремясь участвовать в боевых действиях, я был со своим народом, со своей страной. И никаких противоречий у меня здесь не было (под давлением той же лживой пропаганды, что не на «хорошей стороне» воевал), нет и не будет.

И в мирное время все складывалось у меня самым наилучшим образом. Я был любим, и меня любили. Работа была по душе…

— А что омрачает праздник?

— Огорчает одно — отношение нынешней политэлиты к нашим ветеранам. Поскольку я уже пять лет руковожу Обществом ветеранов 130–го Латышского стрелкового корпуса, мне открылась во всем безобразии житейско–бытовая безысходность, в которой многие оказались. Те, кто героически вынес войну на своих плечах, не в состоянии нынче оплачивать счета за квартиру, приобрести лекарства, живут впроголодь… При этом мы вымираем со скоростью 30 человек в год. Через три–пять лет общественной организации не останется. Наши однополчане, перебравшиеся на жительство в Америку, Германию и Израиль, получают поддержку от своих стран. Даже Литва хотя бы одинаково ценит тех, кто воевал по разные стороны фронта. А вот мы на свое очередное, последнее, обращение в канцелярию президента получили ответ, что мы свою победную миссию якобы не выполнили до конца. Да, мы успешно вели борьбу с тоталитарным режимом Германии, за что, дескать, нам спасибо. А тоталитарный режим в СССР и после этого продолжал существовать.

Составители этого бреда сивой кобылы очень плохо разбираются в истории. Они до сих пор элементарно не поняли того, что не будь разгромлена Германия, сегодня независимой Латвии не было бы. Латвия была бы снова на положении колонии и прислуживала бы немецким необаронам, как когда–то, 700 лет назад.

— Спасибо за рассказ. И с юбилеем вас от имени всего редакционного коллектива! Будьте с нами как можно дольше! Присутствие таких героических и уникальных личностей рядом с нами делает нашу жизнь по–настоящему богаче и наполненнее.