ПИТЬ НАДО ХОРОШИЙ КОНЬЯК
Гарри Гайлит
Октябрь 2012 года
Мимолетное появление Анатолия Гладилина в Москве после тридцати лет эмиграции вылилось в издание большого трехтомника прозы. В третий, вышедший недавно том, вошли две книги о парижской жизни. Одну из них Аксенов назвал «самой скандальной и неожиданной», из всего читанного им о французах. Называется она, действительно скандально – «Жулики, добро пожаловать в Париж!».
Когда она вышла, Гладилин стал ждать неприятностей и очень удивился, что их не последовало. Тогда он понял, что попал в точку: те, кто прочел ее, с автором, по–видимому, согласны. Это записки писателя о развращенных нравах парижан. Париж, считает Гладилин, за последние два десятилетия круто изменился, превратившись в большой публичный дом для воров, бандитов и хулиганов. Книга написана в ироническом стиле и представляет собой нечто среднее между социальными очерками и политическим памфлетом. Короче, от современного Парижа автор не в восторге, хотя жить желает только там. Интересно, к кому он себя в таком случае относит?
Вторая книга, вошедшая в третий том, – это роман с не менее скандальным названием «Меня убил скотина Пелл». Имеется в виду глава американской радиостанции «Свобода». В русской редакции «Свободы» в Париже Гладилин проработал уйму лет. И не маленьким человеком. Фишка в том, что на журналистском поприще он «завязал» с писательским ремеслом, решив, что политика с писательством не совместимы. И правильно сделал, куда политику до инженера человеческих душ! А вот когда его вышвырнули с радиостанции, он опять превратился в добропорядочного русского писателя.
Правда, это превращение было для Гладилина мучительным. Он долго топтался на месте и, пожалуй, действительно, как и герой его романа Говоров, подумывал, не проще ли застрелиться. Но не из-за того, что лишился хорошей работы с большой зарплатой и пр., и пр. А потому что стать заново известным русским писателем оказалось совсем не просто.
И кстати, до конца русским он в этом смысле так и не стал. Что, собственно, и спасло его в отличие от Аксенова от развращающего влияния бесконечной гонки за престижными премиями и от сомнительной чести оказаться в одном ряду с Пелевиным, Быковым, Петрушевской и прочими корифеями московской писательской тусовки. Они пишут популярную сегодня беллетристику, а Гладилин, по крайней мере, в лучшем своем романе «Тень всадника» оказался достойным продолжателем традиций русской литературы. В смысле - не российской, с диссидентским надрывом или, как с головой в омут, ныряющей в пошлятину, а классической русской прозы.
«Меня убил скотина Пелл» - роман не простой. Каждый найдет в нем что-нибудь свое. Например, обосновавшиеся на Западе русские литераторы и журналисты увидят в нем отражение своей судьбы. Гладилин пишет, в частности, о том, что далеко не каждый пишущий человек, поменяв страну проживания, способен реализовать свои литературные амбиции.
Евреи, потоком хлынувшие в 70-х годы на свою этническую родину, найдут в романе печальную историю про то, как эта родина их кинула. Я сам никогда не забуду своего недоумения, в котором долго пребывал, узнав, что мой московский знакомый, доктор физико-математических наук, махнув на эту самую свою родину, вместо занятий наукой много лет отработал там простыми чернорабочим у какой–то заводской домны. В своем романе Гладилина как раз о том и рассказывает, через какую мясорубку пришлось проходить советским докторам наук, отправившись в страну своей заветной мечты.
А меня лично в романе заинтересовало совсем другое. Как Гладилин, оказавшись на Западе, умудрился из разностороннего молодежного прозаика,- правда, с интервалом в четверть века,- превратиться в писателя одной темы. Его тема сегодня – судьба стареющего мужчины.
В романе это Говоров. Преуспевающий журналист-эмигрант, который, в общем-то, подобно Гладилину, в солидном уже возрасте, когда до пенсии рукой подать, вдруг остается без средств к существованию. Несмотря на вроде бы русскую фамилию, он в 70-е годы тоже по пути в Израиль вместе с семьей оказался на Западе. Тогда ему крупно повезло: в отличие от многих, он сумел попасть в Париж и зацепиться на радио «Свобода». Как это все произошло и что было дальше, он теперь вспоминает, сидя в ресторане за рюмкой дорогого коньяка. Подавленный обстоятельствами Говоров решает в дым напиться и расстаться с жизнью. Другого выбора у него нет.
Читателю и догадываться не надо, что Говоров – это сам Гладилин. Вскоре становится понятно, что это роман мемуарный. Лишь одно имя здесь выдуманное, все остальные настоящие. И события описываются тоже настоящие. Разве что через призму восприятия вымышленного Говорова, ненавистного гражданам СССР радиокомментатора вражеского «голоса». Уволенный с работы, он чувствует себя загнанным в угол. Жалкое пособие безработного тает как снег, а тут еще посыпались счета по почте. «Счет за телефон – удар дубинкой по голове, плата за квартиру - удар под дых, обязательная профилактика машины – зубодробительный апперкот…».
Перед тем как застрелиться он, слегка охмелев, начинает отрывочно вспоминать свою незадавшуюся жизнь. Вспомнить-то ему есть что, все же когда-то он начинал свою карьеру как модный молодежный писатель. Наверное, зря он уехал из СССР, там у него могло быть большое будущее…
Но не свое советское прошлое делает автор эпицентром внимания читателя. Роман Гладилина не случайно открывается посвящением «Александру Галичу, Анатолию Кузнецову, Виктору Некрасову, Сергею Довлатову – русским писателям, умершим в эмиграции». И не только им - например, Пастернаку тоже. Правильней будет сказать, что почти триста страниц текста Гладилин посвящает людям и событиям, о которых до него и в русской мемуаристике, и в западной тоже, если и писали, то очень скупо. Как, в частности, о закрытом обсуждении в московском Доме литераторов романа «Доктор Живаго». Или о том, что сопутствовало появлению на Западе Аксенова. И как трудно было тому же Аксенову и другим писателям-эмигрантам найти читателя для своих, там уже мало кому нужных, сочинений. «Я рассказал, как жила парижская эмиграция. Меня на „Cвободе”» называли „неприкасаемым”. Говорили „Свободу” закроют, всех уволят, кроме тебя. А я пал первым. Вот и решил поведать об этом состоянии, когда на прекрасном Западе оказываешься в таком положении».
Читать об этом сегодня нам, наверное, было бы не очень интересно, если бы не гладилинская фирменная ирония, идущая от его умения во всем, чтобы он ни писал, оторваться по-полной. Благодаря этому и хорошему коньяку, его Говоров тоже, в конце концов, приходит к удивительной мысли, что стреляться совсем не обязательно. Жизнь несмотря ни на что прекрасна. Первое действие спектакля закончилось, и занавес закрылся. Но ведь сейчас он откроется и все еще впереди! Вот как важно пить только дорогой коньяк.
