У КАЖДОГО - СВОЯ РИГА
Владимир Френкель (Израиль)
Seminarium Hortus Humanitatis- Альманах XXXVI. Русский мир и Латвия: Смена времён. - Рига, 2014, стр.65-71.
Почему так интересны для нас воспоминания о городе и времени, в которых мы сами пребывали? (1) Для меня, во всяком случае? Потому, наверно, что происходит своеобразный эффект узнавания-неузнавания. Мы видим наш город, наше время - и одновременно все другое, словно бы это альтернативные время и место. Хотя мы понимаем, что все - то же самое, но увиденное глазами другого человека, с другими взглядами и другим кругом ощущения. Но в этом-то и интерес: появляется стереоскопичность видения совсем, в сущности, недавнего прошлого. Иногда это другое видение - совсем далекое от нашего опыта, совсем другое. Иногда - близкое и по времени, и по кругу общения, но все-таки все равно другое. Ведь если мы живем в городе - то это именно наш город, отличный от города другого человека, хотя в реальности - тот же. И мы, читая воспоминания о нашем городе и времени, ищем совпадения и несовпадения с нашей памятью, порою удивляясь, насколько по-разному люди видят одно и то же.
Обо всем этом я думал, читая воспоминания Гарри Гайлита - отрывочные, состоящие из отдельных картинок, какими и должны быть воспоминания, ибо наша память избирательна и отрывочна, а если люди «вспоминают» все подряд, то значит, они просто сочиняют. Гайлит не сочиняет, он пишет так, как запомнил, он приводит рассказы своих родителей, и это создает временную глубину рассказу, обнажает корни времени. Мы можем бросить взгляд от юрмальского фонтана, где мальчик сидит на дельфине, то есть от раннего детства автора, назад - в довоенную Латвию, и вперед - в поздние советские и остсоветские годы. И конечно, взгляд этот очень субъективен, что естественно и даже нормально. Но тем не менее...
Но тем не менее иногда, да нет, довольно часто, читая эти воспоминания, я начинал недоумевать и мысленно спорить (можно ли спорить с воспоминаниями? Оказывается, можно. Гарри Гайлит и не скрывает, что советский период Латвии для него - ну, пусть не золотой век, но все же лучшее время, по сравнению и с довоенной Латвией, которую он знает по рассказам родителей, и с теперешним временем. Конечно, автор имеет право и на такой взгляд, на субъективность, но беда в том, что порой (и довольно часто) эта субъективность перерастает в очевидную необъективность игнорирование очевидных вещей. За примерами недалеко ходить. Слово - автору.
В 91-ом году, после выхода Латвии из СССР, когда у нас все заговорили об «оккупации», в разговоре с мамой об этом, я спросил:
- А чего вы, собственно; пошли летом сорокового года встречать с цветами советские танки? Вь были за советскую власть?
Мать ответила просто и очень конкретно. Жаль, что это прозвучало не в Сейме. От ее слов повеяло другим временем и другим взглядом на вещи. Сейчас мы, как всегда, ставим телегу впереди лошади, а в сороковом, оказывается, все рассуждали очень просто:
- О советской власти никто из нас тогда и не думал. Улманис целый год нам внушал, что русские спасут Латвию. Мы знали, что Сталин заключил с Германией договор о ненападении, и надеялись, что с приходом советской армии Латвия действительно избежит войны...
Что ж, возможно, многие тогда именно так и рассуждали и встречали советские войска, не знаю уж, с цветами или без, но, по крайней мере, с надеждой, что да, так Латвия может избежать войны (как мы знаем, не избежала.) Но, во-первых, так рассуждали далеко не все, и не только латыши, но и русские, особенно из русских эмигрантов, хорошо знавших, что такое советская власть. И как можно было «не думать» о советской власти, если вот она - заявилась на танках? Во-вторых, автор не упоминает (неужели по незнанию? не верю), что через год с цветами и надеждой встречали уже немцев, и не исключено, что даже многие из тех, кто год назад так же с надеждой встречал советские войска. И я вовсе не осуждаю тех, кто встречал с надеждой немецкую армию - после года («страшного года», как справедливо назвали его в Латвии) «деятельности» НКВД в Латвии - то есть массовых арестов, расстрелов, высылок - даже черта рогатого встретишь как освободителя. Так что я вовсе не считаю, что с надеждой немцев встречали только убежденные нацисты, хотя, конечно, были и они. Более того, шокируя иных из моих добрых знакомых, я не раз говорил, что если бы я жил в те годы в Латвии и не был бы евреем, я бы тоже встретил немцев с радостью. Хотя потом и пожалел бы об этом.
Все это автор игнорирует. Но главное - в другом. Как бы кто ни относился к приходу советских войск - при чем здесь ироническое отношение к слову «оккупация», которое не случайно взято автором в кавычки - автор явно считает, что это никакой оккупации в 1940 году не было, что это только в 1991 году придумали. (Вот странно, а я слышал это слово по отношению к событиям 40-го года значительно раньше, да всю сознательную жизнь в Риге.) Но оккупация - не субъективное понятие, а юридический термин, не зависящий от наших эмоций. Если армия одного государства занимает территорию другого государства, пусть даже с согласия президента этой страны, но согласия явно вынужденного, сделанного под давлением, то это и есть оккупация. Причем, перешедшая в аннексию, то есть присоединение этого государства к государству-оккупанту. За год до того Германия оккупировала Чехословакию с вынужденного разрешения ее президента, а после войны это было признано незаконным.
Возникает порой странное ощущение, что даже немецкую оккупацию автор не совсем признает оккупацией. Во всяком случае, пишет об этом периоде достаточно мягко. Вот, например:
Потом отец не раз говорил, что каждый, кто действительно не хотел служить в легионе СС, всегда мог найти способ туда не попасть. И что большинство шли в СС добровольно.
Ну-ну, от призыва в Советскую армию тоже многие косили (вот и я, например), но ведь далеко не всем это удалось. Но даже действительных добровольцев я бы не осудил. Ведь легион был надеждой на восстановление Латвийской армии (которую автор почему-то называет латышской армией, хотя служили там не только латыши). Призрачной надеждой, конечно, но все-таки в национальной памяти осталось, что созданные в 1915 году части латышских стрелков впоследствии послужили совсем иным целям, чем предназначало их командование российской армии.
Латышский легион был создан немцами в 1943 году. А годом раньше на Урале была создана советской властью Латышская дивизия, куда призывали оказавшихся в СССР жителей Латвии (как и в легион - призывали). И бывало, что родственники, братья могли служить, одни - в Латышском легионе, другие - в Латышской дивизии. Заметим, с печалью, повторив литовского диссидента Антанаса Терляцкаса, что незавидна участь народа, у которого не было другого выбора, как между Сталиным и Гитлером. Да и выбор делали за них.
Все это проходит мимо внимания автора. Зато он замечает другое. Но при этом попадает в собственную ловушку. Вот, например.
Как профессиональный художник отец стал известен тоже в 42-ом - летом этого года произошло историческое для латышского искусства событие. Было создано первое в Латвии творческое объединение - Кооператив мастеров изобразительного искусства. Надо заметить, что идею объединить всех латышских художников, независимо от их профиля, в один общий кооператив, по аналогии с тем, как это было сделано в СССР, власти начали реализовывать еще в конце сорокового года, при советской администрации. К началу войны практически уже объединены были живописцы и графики. Что касается цеха скульпторов, он сложился при немцах. Хотя с немецкой администрацией это никак связано не было. Наоборот, немцы пытались ставить этому начинанию палки в колеса, но Кооператив все же был создан.
Любопытно. Попробуем примерить это на советскую действительность, и не на сталинский даже период, а на брежневский, более гуманный. Сначала автор сравнивает идею Кооператива с советским Союзом художников, но потом, очевидно, спохватившись, что это приведет к нежеланной параллели между советским и гитлеровским режимом, уверяет нас, что немцы были против, но, тем не менее, Кооператив был создан. Однако всякий, кто помнит советскую действительность, знает, что любую инициативу, тем более творческого объединения, идущую «снизу», не от советской власти, эта власть пресекала на корню, даже если это объединение собиралось просто на квартире, и тем более речи не могло быть об официальном признании. Вот так автор и попал в собственную ловушку: оказалось, что гитлеровская власть была либеральнее даже брежневской!
Допустим, это шутка. Но сейчас пойдет речь о том, что шуткой быть не может, в чем гитлеровская власть уж точно была людоедской. Разумеется - о Катастрофе, о гибели еврейского населения Латвии в годы немецкой оккупации. Разумеется, все, что тогда, в те годы, происходило, автор знает со слов отца, латышского скульптора Александра Гайлита, жившего в Риге в это время. Но вот об этом в воспоминаниях ничего нет. И я не осуждаю в этой связи ни Александра Гайлита, возможно, просто не заметившего участи евреев, ни его сына. Каждый замечает и говорит о том, что ему ближе, что касается именно его, и осуждать за это нельзя. Но вот одна деталь меня резанула. Это сделанное мимоходом замечание о концлагере Кайзервальд, созданном немцами в 1942 году в Межапарке.
(Отсюда и название располагавшегося в лесу в военное время немецкого концлагеря специального назначения Кайзервальд. В нем содержалась публика свободных и творческих профессий, которую немецкая администрация широко использовала по их профилю).
На самом деле в Кайзервальде содержались немногие уцелевшие евреи после ликвидации обитателей гетто - уцелевшие потому, что обладали не «творческими» профессиями (этих убивали в первую очередь, как, например, историка Шимона Дубнова), а рабочими, оттого-то их и использовали в рабочих командах. В 1944 году их вывезли в Германию, в концлагерь Штутгоф, откуда немногие из них вернулись. Я читал воспоминания одного из вернувшихся - еще в Риге, в самиздате, конечно. А по игривому замечанию автора, этот концлагерь был чем-то вроде дубултского Дома творчества.
Или вот такая лихая параллель:
Зимой 40-го года Улманиса в гораздо большей степени, чем политическое положение, беспокоила топливная проблема. [...] В Риге начались серьезные трудности с дровами. Власти решили создать в лесах Дундаги и других районов специальные трудовые лагеря и мобилизовать всю молодежь на лесоповал. [...]
На лесоповал стали посылать всех, кто мог орудовать пилой и топором, и практически принудительно. В Риге в то время была массовая безработица. [...] Отец к тому времени из реставрационной мастерской [...] ушел работать в электромонтажную фирму «Ронимойс». Оттуда его и послали на лесозаготовки, как он пишет в автобиографии, «в район Белого озера». Это Балтэзерс. Условия были суровые. Поздней многие сравнивали те лагеря с советским ГУЛАГом. Разве что срок был короткий.
Забавно, правда? Толи эти лесозаготовки были не менее ужасными, чем советские лагеря, то ли эти лагеря были совсем не страшными. Ну, только срок там был немного больше: не месяц-другой, как в лесах Дундаги, а 10-15— 20-25 лет. И большинство с этого советского лесоповала (как и с золотых приисков Колымы, и вообще из советских лагерей) не вернулось. Так ведь и в лесах Дундаги были заболевшие. Например, отец мемуариста, и конечно, мы можем ему посочувствовать (правда, нет худа без добра, и эта болезнь избавила его от призыва в легион). Только вот родственникам погибших в советских и гитлеровских лагерях сочувствовать сложнее, ведь их миллионы, поди, сумей посочувствовать каждому, да и не каждый выжил, поскольку тоже погиб в тех же лагерях.
Тут уж надо обратиться прямо к мемуаристу. Уважаемый Гарри Гайлит, не кажется ли вам, что вы увлеклись и поэтому кощунствуете (надеюсь, ненамеренно), сравнивая Кайзервальд с Домом творчества, а дундагские лесозаготовки - с истребительными советскими лагерями? Мы понимаем, что вы родились и выросли в относительно привилегированной в советское время семье (вот ведь и Александр Гайлит, хоть и был в немецкой оккупации, и отнюдь не в подполье, а никак в советское время не пострадал, и даже обладал таким влиянием, что вытащил из лап НКВД служившего в легионе скульптора Льва Буковского, и честь ему за это и хвала). Мы понимаем, что советское время вам кажется если не идеальным, то приемлемым, и вы имеете на это право. Мы понимаем, что мемуары - не историческое исследование, что любые воспоминания субъективны, но... не до такой же степени, чтобы ставить знак равенства между несравнимыми вещами. Есть масса литературы, которую просто найти в интернете, и о Кайзервальде, и о ГУЛАГе, и о многом другом, чтобы не заниматься подтасовками.
А кстати, автор ведь не может не знать, что в советское время регулярно, каждый год посылали на сельхозработы служащих, ученых, студентов... И я знаю людей, которые там потеряли здоровье.
Но, надо отдать должное автору, есть вещи, которые и его шокируют. Вот он пишет о друзьях его семьи - Франках, эмигрировавших сначала в Германию (в конце 30-х годов), затем в США, и приехавших уже в «вегетарианские» годы в Латвию как туристы.
Что меня резануло - это крутой антисемитизм западных латышей. Хотя в те советские годы у нас вроде бы и считалось, что антисемитизм процветает только в СССР. Вряд ли Франки при немцах были связаны с какими-нибудь зон-дер-командами Арайса, но что евреям они тогда не сочувствовали, это я из разговоров понял. Америка их не изменила.
Но увы, и здесь подтасовка. Не говоря уже о том, что эти эмигранты для Америки были вовсе не «западными латышами», а восточными беженцами, привезли они свой антисемитизм с собой. Но дело не в этом. Не знаю, откуда автор взял, будто «считалось, что антисемитизм процветает только в СССР». Любой нормальный человек знал, что антисемиты есть везде, даже в странах, где никогда не было евреев. Что ж делать, эта болезнь заразная. Но дело в том, что именно в СССР и в странах соцлагеря после войны антисемитизм был не частным делом антисемитов, а государственной политикой.
Но ладно, пора перейти к оценке собственно воспоминаний. Вот они-то то совпадают, то не совпадают с моими, с моей Ригой того же времени, и я понимаю, что дело не только в субъективности автора, но и в моей собственной субъективности, но именно это и интересно. Ведь мы выросли в одном городе, хоть Гарри Гайлит, судя по его биографии и воспоминаниям, всегда был человек, как говорится, «центровой», а я - провинциал с рижской окраины. Да и в рижскую богему я попал несколько позже, чем автор, только в начале 60-х, но, полагаю, все же знал ее несколько лучше. По крайней мере, я не сделал бы некоторых досадных ошибок, которые не слишком важны, но все же без них можно было бы обойтись. Например, кафе «Юность» не слишком долго привлекало богему не потому, что «кофе там был невкусный», а потому, что это комсомольско-молодежное кафе было открыто на последнем излете «оттепели», когда это было модно, но потом власти передумали. А вот более важное: всей богемной Риге известный Сандр Рига - художник, а не просто хохмач, и в начале 80-х он в Москве не «отсидел на нарах», а был помещен в спецпсихбольницу, что гораздо хуже, где его заставляли отречься от веры, но не преуспели. Так что не стоило об этом писать в таком веселом тоне.
Или опять же мелочь: кафе «Каза» так прозвали действительно из-за кофейного аппарата, но с надписью не Cassio, а Casino.
Конечно, все эти досадные неточности не заслоняют ценности самих воспоминаний - и о богемных кафе, и о книжной охоте, и о многом другом, незабываемом и ушедшем из рижских улиц. Разумеется, не все совпадает с тем, что я знаю. Например, неверно, что ни у кого дома не было библиотек: у меня дома была, родители собирали, в основном это были подписные издания, и не у меня одного. Надо было бы отметить и то, что спрос на книги в советское время поддерживался тем, что необходимые и интересные книги, несмотря на большие тиражи, купить было не просто, нужно было заводить знакомства в книжных магазинах, что и сам автор отмечает. А многие книги и вовсе не издавались.
И это было, в сущности, ненормально. Я помню, как уже в конце 90-х, приехав из Израиля в Петербург и зайдя в Дом книги на Невском, я испытал дикую досаду: сколько книг, ранее недоступных, по философии, религии, истории, просто художественных, лежало на книжных полках в свободной продаже! Читай - не хочу. Но уже не хотелось - все это надо было читать в молодости, а сейчас уже поздно. Так что напрасно автор считает советское время золотым веком для чтения: советское государство нас, в сущности, интеллектуально ограбило, превратило в полузнаек, сделав недоступными многие необходимые издания, не говоря уже о недоступности Европы, путешествий - это тоже надо делать в молодости.
Конечно, нас выручал самиздат и тамиздат, да и старые издания (до 40-го года) в Риге можно было найти, но все же это не могло заменить регулярного чтения. Да, автор прав, что тогда издавали книги хорошо, профессионально, а сейчас - базарно, аляповато, кое-как, меня это тоже раздражает. Только не надо говорить, что это, мол, специально, чтобы отвратить от чтения, это суждение уж совсем детское. Просто, увы, таков наш дикий рынок. Так не надо было в 17-м году революцию делать, тогда и Россия развивалась бы нормальным путем, и дикого рынка бы не было, в том числе книжного. Культуру сломать легко, что и проделали большевики, а восстановить почти невозможно.
И уж совсем диким кажется утверждение автора, что, мол, СССР развалился и вообще все так плохо, потому что мы потеряли «идеологию». Ладно, можно ностальгировать по времени, по чему угодно, но уж по лживой и провалившейся идеологии, которая и завела страну в тупик и стагнацию, это уж совсем ни в какие ворота не лезет. Остается только пожать плечами.
Как и над многими суждениями автора, прежде всего какими-то... боюсь сказать, что примитивными, но все же мало продуманными. Например, что в США все определяет мультикультурализм. На самом деле подлинно американская идея - это идея культурного «плавильного котла», хотя в процессе «плавления» и измененная некоторыми поправками. Мультикультурализм же был изобретен в Европе в новейшие времена как следствие дурной постмодернистской теории о равенстве всех культур. И от применения этих дурных идей Европа все менее похожа на Европу, да и в Америке давно схватились за голову. А вот прагматизм - это действительно американская философия, а не европейская, и заключается она вовсе не в том, что своя рубашка ближе к телу, как думает автор, но здесь не время и не место это разбирать.
Поговорим о другом. Хотя бы о Доме творчества в Дубулты, ныне практически не существующем. Что ж, автору его жаль, а мне... не очень. Я всегда иронически относился к этому писательскому заповеднику, хотя и понимал причины создания таких Домов. Советская власть, создав «немыслимый быт» коммунальных квартир и домов отдыха по несколько человек в одной комнате, все же сообразила, что писатели, художники, композиторы в таких условиях работать не могут. Вот и создала специальные Дома творчества, которые, конечно, превратились в писательские гетто. Реальной жизни в таких искусственных условиях не увидишь, но, с точки зрения власти, это было даже хорошо - зачем писателю реальная жизнь, если у него есть идеология?
Правда, в нормальных странах подобных заповедников не существует, но там они и не нужны. Да и в дореволюционной России как-то без этого обходились, и ничего: создали великую русскую классическую литературу. Я понимаю и латышских писателей, которые, как пишет Гайлит, Дома творчества не жаловали, предпочитая работать по хуторам. И правильно делали, замечу, в отличие от автора, там-то все же была реальная жизнь.
Что такое был этот писательский заповедник, сатирически изображает сам автор, возможно, даже не желая этого.
В дни заезда каждый стремился успеть оформить свою прописку как можно раньше, чтобы получить именно тот номер, а верней - этаж, который хотелось. Уже с утра в вестибюле выстраивалась огромная очередь, и смешно было смотреть на такое количество инженеров человеческих душ и прочих душегубов.
Писателям, отмеченным особыми регалиями и стотысячными тиражами, доставались самые престижные - высокие этажи.
Смешно, правда? Ну, точно в лакейской у барина.
Но вот мы уже упомянули тему латышской культуры и языка. Это-то автор знает хорошо, но, тем не менее, и в этом у меня с ним разногласия. Но послушаем автора. Вот он пишет о своих родителях.
Она [мать автора] была католичка, тогда как моего отца крестили по лютеранскому обряду, а книги они брали в православной библиотеке. Такие скрещивания в русской диаспоре, особенно среди возвращенцев из России, давно стали привычным делом. Культура русских рижан при любом режиме всегда питалась сразу из нескольких источников. Собственно, потому образованные русские и считались тогда более продвинутыми людьми. У них был шире и разнообразней круг интересов. Русская диаспора равнялась на Питер, на Москву, на Берлин и Париж одновременно, а интересы латышской публики в 20-30-х годах во многом, как и сегодня, дальше своего национального мирка не выходили и были глубоко провинциальными. В чем, вероятно, и скрываются корни постоянного внутреннего антагонизма между латышами и русскими.
Да, все так, в Риге всегда было несколько культурных источников - надо бы упомянуть еще немецкий, до конца 30-х годов прошлого века, - и поликультурные семьи не были редкостью. Но вот все это приписывать только образованным русским - неправда. Латышская интеллигенция до революции получала образование в университетах Петербурга и Москвы, да и Европа не была для нее закрыта. Во время независимой Латвии связь с Россией, конечно, была прервана, но Европа была доступна. Только советский железный занавес сделал провинциальным сознание и русских, и латышей. По крайней мере, так мне видится.
А вот суждение автора о латышском языке в советское время.
Разговоры о том, что латышский язык в Латвии в советское время «умирал», лично мне легко опровергнуть. Я всю жизнь проработал практически в эпицентре латышской культуры. Так, в частности, занимаясь переводом латышской прозы и, значит, тесно соприкасаясь с издательствами и вообще с пишущей публикой - латышской и русской, - кроме того, четверть века проработав в крупнейших рижских библиотеках - Университетской, Фундаментальной АН ЛССР и дольше всего в Государственной, которая теперь Национальная, я везде и всегда чувствовал, что латышский язык отодвигает русский на второй план.
Да, на улицах у нас в советское время чаще слышалась русская речь. И латыши, склонные по своему менталитету приспосабливаться к окружающей среде, обычно в разговоре тоже предпочитали переходить на русский язык. Но это еще ничего не значит. Кстати, в смешанных семьях хоть и общались часто на русском языке, а вот новорожденных записывали обычно латышами. Стоит задуматься - почему.
Латышский язык везде, где это касалось культуры, и в подавляющем количестве академических научных институтов и образовательных учреждениях, занимал доминирующее положение. Имелись, конечно, учреждения, где с латышским языком было глухо, как в танке. Но это касалось исключительно идеологического фронта.
Не знаю, где автор слышал разговоры, что в советское время латышский язык умирал. Я этого не слышал, да и язык, конечно, не умирал. Но вот что в большинстве сфер деятельности оттеснялся на второй план именно латышский язык, а не русский, это тоже правда. Конечно, это не касалось собственно культурных учреждений, где доминирование латышского было даже чем-то вроде тихого культурного сопротивления. Но это же нормально, что в культурной жизни Латвии доминирует латышский язык! Я не работал в библиотеках, но читателем Государственной библиотеки («Госки», как пишет автор) был много лет. Возможно, как пишет автор, в разговорах между собой сотрудники библиотеки и говорили только по-латышски - автор даже утверждает, что русский язык был чуть ли не в загоне. Но вот с читателем, свидетельствую, говорили на том языке, на котором он обращался.
О многом еще можно было бы сказать, о моих согласиях и несогласиях с автором. Например, о довольно наивном представлении автора о религии, на уровне курса научного атеизма... Но пусть читатель судит сам.
О современных ситуациях в культуре Латвии, о судьбе автора в постсоветскую эпоху, об отношениях его с газетным и журнальным миром - обо всем этом судить не буду и не берусь, поскольку я в Латвии давно не живу, только приезжаю в гости, а судить о проблемах, которые меня уже не касаются, считаю некорректным.
Лучше скажу вот о чем. Да, воспоминания Гарри Гайлита интересны, и прочесть их стоит. Несмотря на все мои критические замечания. Но ведь любые воспоминания - не только и даже не столько картина времени, сколько портрет самого автора. А вот это интереснее всего - человек, его душа интереснее всего. И пусть иных, и меня в том числе, будет раздражать некоторый перекос в сторону ностальгии по советскому времени. У меня этой ностальгии нет, но ведь именно в это время мы все, наше поколение, сформировались и прожили большую часть нашей жизни. Это время - наше, и мы - его. Какими бы мы ни были и какими бы ни стали. А что касается ностальгии, то я давно уже представил себе такую, например, картину.
Идет по Риге человек, где-то в 20-х годах прошлого века. Человек этот - рижский немец, и все ему в этой Риге не нравится. До революции, думает он, было гораздо лучше - царская власть, немецкая Рига, а сейчас откуда ни возьмись столько латышей, еще и евреи из Латгалии понаехали, немецкий язык вытесняется, латышский я знаю плохо, и вообще все не так. То ли дело было раньше!
Идет по Риге человек, латыш, а то и местный русский, в 50-х годах, и все ему не нравится. Не та стала Рига, думает он, раньше-то был уютный европейский город, а сейчас и смотреть не хочется, одни переименования чего стоят! Раньше было лучше.
Идет по Риге 80-х годов, ну, допустим, автор этих строк, и смотрит на все с отвращением. Какой-то город стал советский, везде полупьяные компании, семечки, смотреть тошно. А я ведь еще застал Ригу 50-х годов, это был тогда еще европейский город. А 60-е годы, наша богема, кафе - куда все девалось, смотреть не хочется. Эх, ностальгия!
Идет по Риге в 2000-х годах Гарри Гайлит, и... ну, можно прочесть его воспоминания.
К любой ностальгии можно и нужно относиться душевно, но и немного иронически.
У каждого - своя Рига.
2014, Иерусалим
1 Гайлит Гарри - Мальчик на дельфине. Воспоминания и размышления. Рига 2013 г., 167 с.
