Жанна Таль — типичное яблоко, упавшее недалеко от яблони. Уж что–что, а нестандартность решений она точно унаследовала от своего феноменального отца. В то время как все стремятся вон из Латвии, Жанна, 16 лет прожив в Германии, вдруг делает ход конем и возвращается на родину. Так же парадоксально когда–то поступал Михаил Таль на шахматной доске: взламывал схемы, менял ориентиры и делал все наоборот…

Против течения

— Жанна, в Германии вы оканчивали гимназию, институт, работали, то есть были встроены в социум. И вдруг переезжаете в Ригу…

— А у меня генетика хорошая! — со смехом говорит дочь Короля шахмат. — Папа тоже был соткан из парадоксов. Его считали инопланетянином, а меня вот мамонтом называют. Может, слишком патетично звучит, но здесь — моя родина, именно здесь прошли мои лучшие годы, связанные с папой. Когда я приезжаю в Ригу, внутри что–то переворачивается. Решение вернуться созрело пару лет назад. Я приехала в Германию и сказала маме: „Я переезжаю", чем не на шутку ее озадачила. Но теперь и мама рвется сюда. Она там совершенно одна, ей очень одиноко. В Германии такой уклад жизни, что каждый сам за себя и каждый сам по себе. И как бы хорошо ты ни владел языком, своим никогда не станешь.

— Чем вы там занимались?

— После гимназии поступила в Кельнскую консерваторию, которую, впрочем, бросила из–за конфликта с преподавателем. Но у меня законченное актерское образование с дипломом Высшей театральной школы плюс два года курса повышения квалификации у лучших профессоров по вокалу и театральному искусству. Пять лет я играла в театре. А вообще много чего перепробовала — занималась и программированием, и продажами, даже работала на телефоне доверия. В Риге пока даю уроки всего того, что умею сама — актерского мастерства, фортепиано, вокала и немецкого языка. Делаю переводы. Возглавляю Фонд Михаила Таля с ежегодным детским шахматным турниром. Работа в фонде требует много времени и сил.

О Латвии с оптимизмом

— Как в Германии оплачиваются „культурные" профессии?

— Игра в театре приносила мне весьма скромные деньги. Даже до кризиса. Дело в том, что культура в Германии финансируется из рук вон плохо. За исключением Берлинской оперы и, возможно, Дрезденской. А театры никого не интересуют. Мои друзья по Высшей актерской школе зарабатывают гроши — при том что весьма талантливые люди.

Как ни странно, здесь у меня больше надежд. Вот иду я в Латвийскую оперу — зал битком набит. То же самое в театре „Дайлес" и Русской драме. А в театрах Германии нет аншлагов, там не редкость и 5–10 человек в зале. Уверена: с латышским языком проблем у меня не будет. 90 процентов речи я понимаю и точно знаю, что скоро заговорю, — при своем–то абсолютном слухе! Надо знать язык страны, в которой живешь.

— В советское время знание латышского языка было большим плюсом, а сейчас не предполагает даже равноправия. Латвия сегодня не та, из которой вы уезжали…

— (Надолго задумывается.) И все–таки я оптимист. У меня никогда не было конфликтов с латышами и, надеюсь, не будет.Фамильные ценности — Жанна, а как вас папа воспитывал? Каким он был в жизни?

— Он был очень ироничным. Помню, мы все вместе смотрели по ТВ последние заседания Верховного Совета СССР и потешались над голосующими баранами. Перестройку он всерьез не воспринимал. Может, и хорошо, что он не застал постсоветского маразма во всей его красе. Было бы еще одно большое разочарование…

Папа очень много в меня вложил, но никогда не воспитывал. Ощущение, что в моем детстве мы все делали вместе, хотя очень часто он уезжал по своим шахматным делам — на сборы и турниры. Он читал мне сказки Астрид Линдгрен, мы разгадывали кроссворды в „Крокодиле", смотрели ТВ, обо всем говорили, дурачились, уроки делали. Он был эмоциональным, но очень добрым человеком. Никогда в жизни не повысил на меня голос, не обидел, не наказал. Никогда не действовал силой — лишь убеждением. Но с самого детства я знала свое место: если папа работает, шуметь нельзя. А в остальном мне позволялось все. Папина общительность создавала нам проходной двор: дня не проходило без гостей. Зазывались на чай целые компании моих школьных и дворовых друзей.

В отсутствие мамы я вила из папы веревки и опекала его как могла. В быту он был как ребенок. Помню, мне было лет 8, когда мы решили сварить макароны. Я знала, как включить газ, а папа прочел в кулинарной книге, что макароны надо бросать в кипяток. Сварили. А как достать из кастрюли, в книжке ни звука. Папа придумал сливать воду через кухонное полотенце. Так мы и сделали. Когда мама вернулась, она показала на дуршлаг, который висел прямо у нас перед носом.

В семье был культ чтения. Выписывались всевозможные газеты и журналы. Когда папа надолго уезжал, квартира зарастала прессой, а случайные гости спрашивали: „У вас что, ремонт?" Мы читали везде — в ванной, в туалете. За обеденным столом возле каждой тарелки стояла подставка для книг — мы вместе с супом „глотали" страницу за страницей, а потом обсуждали прочитанное.

Без ладьи и без ферзя

— Вы забыли упомянуть шахматы.

— Папа никогда не играл со мной в шахматы! По крайней мере всерьез. Считал, что одного шахматиста в семье достаточно. Пару раз соглашался на партию, но только без ферзя и ладьи. Он не воспринимал меня равной соперницей, а в поддавки играть не хотел. Поэтому, когда мне исполнилось 10 лет, я записалась в шахматный кружок при домоуправлении: там научилась играть и получила свой третий разряд. Участвовала в турнире „Белая ладья" и в школьных чемпионатах, иногда успешно.

— Ваш отец в три года уже читал, а в пять лет — умножал в уме трехзначные числа. Что–то из его талантов передалось вам?

— У папы в школе были проблемы с математикой. Никто не мог понять алгоритм его решений. У него было так: задача, а рядом сразу ответ. И никаких тебе действий, рассуждений, доказательств. Думали, что он списывает. А он просто в уме считал. Похожие проблемы были в школе и у меня. Пока я не убедилась: да, нужно все же записывать действия, чтобы был понятен ход мыслей…

Любовный эндшпиль

— Известно, что у Михаила Таля было много ярких романов и три брака. Последний — самый долгий и прочный — с вашей мамой, Энгелиной. Как они познакомились?

— Родителей свели шахматы. Папа давал в Риге сеанс одновременной игры, и поскольку по другую сторону доски мама была единственной женщиной, он как джентльмен ей уступил и получилась „ничья". У мамы была неплохая подготовка и первый разряд, но тягаться с Талем, играющим в полную силу, было невозможно. После сеанса папа пригласил маму домой на обед. Энгелина понравилась Иде Григорьевне — папиной маме. Она не могла не понравиться — открытая, остроумная, комсомолка, актвистка и просто красавица. Но роман у родителей закрутился позже, когда папу отрядили в качестве комментатора на зональный турнир, который проходил в Юрмале. В число участников его тогда не включили — „воспитывали" за отказ переехать в Москву. Папе нужно было писать отчеты о матчах в центральные газеты, но машинистка, которой он надиктовывал текст, ничего не понимала в шахматах и делала кучу ошибок. Тогда папе приставили маму: она не только разбиралась в шахматах, но и подрабатывала машинисткой в шахматном клубе. Каждый вечер у них заканчивался кафе–мороженым. Словом, „допечатались"…

— Мама ревновала его к бурному прошлому?

— Нет. Она была единственной женщиной, с которой он прожил в мире, согласии двадцать с лишним лет. Более того, благодаря маме он дольше задержался на этом свете.

— Жить рядом с гением всегда нелегко. Наверное, у Энгелины Николаевны был ангельский нрав?

— Ни в коем случае! У мамы было все что угодно, только не мягкий, покладистый характер. Просто она умела сглаживать острые углы и по–женски мудро шла на компромиссы, потому что безумно любила папу. Она отдала ему всю себя, свою жизнь, жертвовала своими желаниями и привычками. Папа был очень больным человеком, особенно под конец жизни. И мама делала все, чтобы облегчить его страдания. До сих пор помню, как отцу сделали очередную операцию и занесли болезнь Боткина. На носу был турнир в Швеции, и мама буквально тащила его туда на себе. В ее лице у него был такой тыл, о котором можно только мечтать. Мама много раз вытаскивала отца с того света. Она была для него ангелом–спасителем.

Если друг оказался вдруг…

— Жанна, как вы с мамой отнеслись к скандальному фильму „Жертва королевы", снятому по воспоминаниям актрисы Салли Ландау — первой жены вашего отца?

— У меня была истерика. Мама отнеслась более стойко. Хотя на публику было вынесено грязное белье семейной жизни Салли с отцом, причем, без сомнения, с изрядной долей фантазии.

— Почему под конец от Михаила Таля отвернулись друзья?

— Это естественная ситуация. Зависть сопровождала отца всю жизнь, ведь ему судьбой было много даровано: мощный талант и победы, успех у женщин и счастливая семья. Для некоторых это было непереносимо. А вдобавок за несколько лет до смерти папа был тяжело болен и уже никому ничем не мог пригодиться.

Никогда в жизни папа никого не предал, не продал. Он отказывался писать отчеты для КГБ после заграничных поездок, считал это омерзительным. Уже в перестройку знакомый кагэбэшник показал отцу его личное дело: выяснилось, что на него „стучали" близкие товарищи — вхожие в дом, сидевшие с нами за одним столом. Отец был шокирован.

Boy, whiskey!

— Михаил Таль — автор искрометных афоризмов и каламбуров. Не припомните что–нибудь?

— Однажды во время гастроскопии папе порвали сосуд. Началось сильное желудочное кровотечение. Он потерял два литра крови. Мы вызвали “скорую”. Врач долго не могла попасть в вену, чтобы поставить капельницу. Нервничала и бормотала: „У вас деформированная ключица". Папа на мгновение вышел из бессознательного состояния, открыл глаза и сказал: „Это у вас деформировнаные руки". И отключился снова.

Могу вспомнить еще один. Дело было на каких–то шахматных сборах. Команда собралась в гостиничном номере, закутила, загуляла. Тренер был в ярости, вломился в комнату и закричал: „Все! Объявляем бой виски!" На что папа отреагировал тут же: „Боой, виски!" Очевидцы той истории враз разнесли каламбур по всей округе. И в этом был весь папа…

Счастливая „восьмерка" Таля

Михаил Нехемьевич Таль родился 9 ноября 1936 года в Риге. Шестикратный чемпион СССР. В 1960 году, выиграв у чемпиона мира Михаила Ботвинника, стал восьмым в истории шахматным королем. 28 июня 1992 года умер в Москве. Похоронен в Риге.

Фото из личного архива Жанны Таль.