Листая последний GQ — журнал, адресованный не столько гламурным, сколько высоколобым джентльменам, — наткнулась на новое имя. Михаил Идов. Модный американский писатель. Модный русский писатель. Новый Набоков. По рейтингу издания, человек 2010 года. К середине интервью выяснилось, что до эмиграции в Америку Идов учился в рижском Пушкинском лицее и дружил с Гарросом и Евдокимовым, сегодня хорошо известными в читательском мире авторами. Как могли упасть три снаряда в одну воронку, если и два–то обычно не падают?

Рига — Москва — Нью–Йорк

Когда питерское издательство “Лимбус Пресс" выпустило первую книгу Гарроса–Евдокимова "[Голово]ломка", которая тут же удостоилась престижной российской премии “Национальный бестселлер — 2003", мы с Сашей и Лешей ходили по коридорам одной и той же редакции. “[Голово]ломка" в среде местной читающей публики произвела эффект взрыва на болоте, потому как действие происходит в современной Риге и прототипы легко узнаваемы. За удачным дебютом последовали новые совместные работы дуэта: “Серая слизь", “Фактор фуры", “Чучхе". По образному выражению одного из рецензентов, “на фоне их удушающего оптимизма Уэльбек кажется вяло философствующим параноиком". Как же Евдокимов и Гаррос писали вдвоем — чисто технически? Каждый журналист считал своим долгом спросить их об этом и неизбежно натыкался на сравнение с Ильфом и Петровым. А они — бесились, страдая врожденной идиосинкразией к штампам.

Потом Гаррос уехал в Москву. Женился, родил сына. Как публицист востребован лучшими российскими изданиями, сейчас работает в "Снобе". А Евдокимов остался в Риге. Потеряв товарища, стал писать соло. И очень удачно. Уже вышли книжки “Тик" и “Ноль–ноль", на очереди еще одна. “Ноль–ноль", кстати, — остросоциальная вещь, где рассказывается о неприятностях простых русских парней в их бессмысленном, растительном существовании. Автор пытается растормошить зажравшегося читателя и показать, что отсутствие у людей "высшего смысла", узус мышления и бедность культуры превращают целую страну в пьяное быдло…

И вот теперь — Идов. В прошлом пушкинский лицеист Миша Зильберман, а ныне успешный житель Нью–Йорка Майкл Идов, второй после Набокова русскомыслящий, но пишущий сразу по–английски. Роман Ground up от 2009–го сделал Идова–Зильбермана культовым писателем Америки, а его русская версия — “Кофемолка" — снискала мгновенную славу в литературной России. Роман был с восторгом принят критиками. Ехидно–остроумный дебют многое объяснит молодежи, воспитанной в заблуждении, что любое серьезное начинание обречено на успех…

Идов: “Я — не танцующий кот!"

В интервью GQ Михаил Идов честно признается, что избегает делать карьеру, как многие, на своем эмигрантском опыте, десятками лет зависая в позе “я тут новенький, где здесь туалет?". И приводит в пример успешного сербского писателя Александра Хемона, вся история которого построена на том, что он серб, приехавший в Чикаго, и надо же — выучил английский язык и офигительно на нем пишет. Смотрите — танцующий кот! Идов не хочет быть танцующим котом, и, несмотря на то, что “Кофемолка" написана прекрасным русским языком, Михаил подчеркивает, что английский язык для него родной.

“Я из Риги, — говорит он, — рижане всегда считали себя квазиевропейцами. Единственное, что меня с Россией связывало, — это язык. А так я человек, выросший среди готических соборов. Переехав в США, прошел через изначальный позорный период автоматического презрения к “бескультурным" американцам, которое ни на чем не было основано, кроме каких–то ошибочных первых впечатлений. После этого я обнаружил для себя великий американский рок–н–ролл, кинематограф… Я хотел стать частью этого… Сначала была паника: не знаю языка, культуры, не могу писать на этом языке, не чувствую оттенков речи, смысла. Такое ощущение, что ты вдруг стал глупее. Вроде бы понимаешь, о чем тебе говорят, но остроумный ответ сочиняешь только через полтора часа… Нужно было срочно добирать. Года за три добрал".

И о современной литературе: “У меня интересный разговор был с Сашкой Гарросом — хорошим русским писателем и моим одноклассником еще по Риге. Я спрашивал Гарроса: почему все видные русские писатели занимаются фантасмагорической литературой?.. Гаррос ответил, что, когда начинаешь выписывать в деталях российский быт, элемент абсурда таков, что рано или поздно ты сдаешься, герои начинают летать, у них вырастают клыки и хвосты. Российская реальность не подчиняется логике".

Гаррос: “Мы — дети пейзажа"

Чем объясняется феномен рождения трех талантов в одно время и в одной точке? Что повлияло больше — лицей, преподаватели, семья, их дружба? А может, наша Латвия неожиданно для самой себя стала гением места — плодородной “провинцией у моря"? Я спросила об этом у Гарроса и Евдокимова.

— То, что мы с Лешкой Евдокимовым и Мишкой Идовым (тогда еще не Идовым, а Зильберманом) оказались в одной школе, в одном классе и подружились, — это результат совпадения многих случайностей, — говорит Александр Гаррос. — Что до роли лицея, лично я думаю — она велика. В каком–то смысле — определяюща. Нас неплохо учили, но мы ведь все равно в силу лени, пофигизма и разгильдяйства половину учения пропустили мимо ушей. И не то чтобы нас там "заразили любовью к литературе" — поздно уже было заражать, думаю, каждый из нас к тому моменту уже давно читал запоем, тут уж скорей заслуга… не знаю, генов? Примера родителей? Хотя наша учительница литературы Дина Павловна Золотинская и вправду оказалась отличным преподавателем и добрейшим человеком, я ей за многое благодарен и храню о ней самые теплые воспоминания.

Но самое главное, чем нас поразил лицей, относилось не к учебной программе. Это совершенно ошеломительное ощущение: оказывается, в школе тебя могут не унижать, к тебе могут относиться с априорным уважением — просто потому, что ты человек, какая–то вот четырнадцатилетняя личность. Оказывается, это уважение может возрастать, если ты, гляди–ка, демонстрируешь ум и фантазию, какие–то способности к анализу и синтезу (вот и Дина Павловна поощряла именно это, а не способность точно пересказать биографию условного Толстоевского), любопытство и, страшно сказать, свободомыслие! Я думаю, во многом это и задало наперед наши жизненные траектории.

С годами я понял, что роль Латвии тоже не стоит преуменьшать. Тут могу лишь согласиться с безмерно мной уважаемым Петром Вайлем, который сказал, что география — важнейшая из наук о человеке и все мы — дети пейзажа. Стоило пожить какое–то время, увидеть и лучшее, и худшее, чтобы отдать должное Риге с ее Даугавой, югендстилем, Старым городом, телебашней, заветной скамейкой в Межапарке, где так хорошо пить вино с видом на озеро. И еще тот же Вайль говорил о том, что привычка с детства видеть, как одни и те же понятия и предметы могут быть выражены хотя бы просто на двух языках — хлеб и maize, сильно расширяет кругозор, увеличивает гибкость…

Евдокимов: “Спасибо Латвии за это"

— При всей любви к Сане, Мишке и, разумеется, к себе я бы все же предостерег от переоценки наших как индивидуальных, так и совокупных заслуг перед литературой, — скромно замечает Алексей Евдокимов. — Будущее, конечно, покажет, и, возможно, о рижском Пушкинском лицее лет через двести будут писать не меньше, чем о Царскосельском, но для этого нам всем троим предстоит еще си–и–ильно поработать.

Да, в лицее литературе уделялось раза в четыре больше внимания, чем в обычной школе. Да, нам, помнится, читали два–три литературных курса помимо обычной школьной программы. Да, в лицее существовал творческий кружок и выходил журнал "Арс" под руководством Елены Борисовны Ермолаевой. Но я–то во время учебы литературных амбиций не имел, не писал даже юношеских стихов и в "Арсе" не печатался. Более того, я за год до того, как мы с Саней сели за "Головоломку", еще знать не знал, что стану регулярно сочинять беллетристику — все получилось довольно спонтанно.

Но в чем заслуга лицея несомненна — он внушал ученикам представление о ценности самостоятельного мышления. Пусть это принимало иногда полуанекдотические формы, вроде того, что преподаватели закрывали глаза на наши регулярные прогулы из–за способности напихать в сочинение цитат из Бродского и Бодрийяра (половина которых была придумана на ходу), — но нам навсегда привили мысль о том, что независимость суждений есть безусловное достоинство.

Что касается Латвии, то можно, наверное, сказать спасибо и ей — за специфический угол зрения. Все–таки мировоззрение человека с западной окраины советской империи отличается от мировоззрения жителя метрополии, того же москвича; тем более ощущения гражданина Евросоюза отличны от ощущений граждан РФ.

Слово — учителю

Елена Борисовна Ермолаева, преподаватель истории культуры в Пушкинском лицее, руководитель литературного альманаха “Арс":

— Случилось так, что в конце 80–х вокруг меня собрался кружок лицеистов, интересующихся искусством и литературой, пробующих свои силы в творчестве. Среди лицеистов уже были АВТОРЫ, особенно выделялись — хочется даже сказать блистали — 9–классники Миша Зильберман и Саша Гаррос. К их компании сразу же примкнул третий мальчик — Алеша Евдокимов. Они обычно втроем и ходили — как три мушкетера, ведя друг с другом, с лицеистами и учителями бесконечные разговоры обо всем на свете.

В школьные годы Гаррос и Зильберман писали сразу суперталантливо, фантастически. Если подумать — мелюзга. Но из 9–классника Гарроса вылезали классические, красивые, умные, зрелые стихи. Зильберман поражал оригинальностью немножко невротичного склада, но талант был виден сразу. Он писал в основном прозу, больше фантастику. Позже полезло из Евдокимова: Леша более основательный и, видимо, потом осознал, что он тоже должен писать. Он очень интересно работает, в том числе в газете.

Эрудиция у всех троих впечатляла. Читано–перечитано к тому времени уже было столько, что нормальному человеку не снилось. И они друг на друга очень влияли и друг друга подхлестывали. Каждый рос–взрослел по–своему, и без конкуренции, конечно, не обходилось. Однажды я показала несколько школьных работ завучу школы — тогда Роману Алиеву. Он тут же сказал: “Делайте лицейский журнал — поможем его издать".

Так родился “Арс". Название придумал Гаррос. Оно тогда было очень необычным: Ars — “искусство" с латинского. Это был 1989 год, и только потом появились одноименные поликлиники и прочие учреждения. Альманах поначалу выходил довольно часто — выход зависел только от фонтанирования лицеистов, потом реже и реже. Последний номер вышел в прошлом году.

Рождение таких талантов, конечно, связано с тем, что тогда происходило вокруг. По–моему, для них как раз ничего не рушилось, а напротив — открывалось. Старшеклассники начинали свободно мыслить, и хотя программы во многих школах были жестко стандартизированные, нам позволялась бОльшая свобода, мы работали творчески…

«Вести Сегодня» № 185.