На блатном жаргоне сотрудники правоохранительных органов — "мусора". А для латвийского государства они просто мусор. Разница, как видим, лишь в отсутствии кавычек. Прежде всего речь идет о ветеранах МВД, чей основной трудовой стаж пришелся на советское время, но успевших поработать и при новой власти. Таких в стране около 5000 человек. Латвия задолжала им в общей сложности около 50 миллионов латов, но отдавать не спешит…

А неграждан я попрошу остаться!

У бывшего юрмальского участкового Николая Сойкина за плечами 22 года стажа службы, о которой в песне поется "и опасна, и трудна". Застал он и лихие 90–е с их разборками. И не только застал, но и пару лет проработал в это время всеобщего бардака. Ушел из органов в 1993–м — по болезни и выслуге лет. Если бы не состояние здоровья, уйти бы все равно пришлось, ведь Николай — негражданин Латвии. Впрочем, сомнительный статус вовсе не помешал новой власти принять присягу у Сойкина и тысяч таких, как он. А потом их, говоря на фене, просто кинули…

— В 1991–м Союз рухнул, а уже 15 октября новые власти приняли Закон о гражданстве, согласно которому почти никто из нас не имел права оставаться в полиции, потому что отныне в органах внутренних дел должны были работать только граждане, — рассказывает Николай Сойкин. — То есть власть сознательно пошла на нарушение. Мы, конечно, сразу к начальству: "Как так? Не по закону же!" А нам говорят: "Дайте присягу, а мы потом разберемся в вашем вопросе". Нам, конечно, интересно было поработать в новых условиях. И мы дали присягу с клятвой: "Обязуюсь честно служить народу Латвии…" и так далее. Но получился юридический нонсенс: я, негражданин, был вынужден задерживать и сажать в том числе и граждан ЛР — вплоть до 8 ноября 1993 года.

Потом я ушел из органов по состоянию здоровья и выслуге лет — в должности старшего участкового инспектора. В советское время оклад у меня был около 250 рублей. А перед уходом — 72 лата, с учетом денежной реформы и жуткой инфляции.

Согласно Закону о пенсиях 1992 года и Положению "О пенсиях рядового и командного состава учреждений внутренних дел", пенсию мне должны были начислять исходя из оклада, звания, пайковых и выслуги лет. Но вместо насчитанных 42,43 Ls к выплате было 36 латов. То есть с осени 1993 года ежемесячно недоплачивали 6 латов с копейками! Я не раз обращался в МВД, но там одни отписки. Писал в профсоюз, в комиссию по социальным делам сейма, в правозащитные организации и бывшим сотрудникам МВД, а ныне известным в обществе людям. У меня переписки килограмма два и целое собрание "великих" автографов — Годманиса, Сеглиньша, Страуме, омбудсмена Янсона, Ингуны Судрабы, Айи Барчи, Андрея Клементьева! И все спускают наши жалобы в… МВД, действия которого я обжаловал. Даже Генпрокуратура, куда я дважды обращался, пересылала мое письмо назад в МВД.

Классика жанра: вот тут на вас жалуются — разберитесь! Теперь МВД ссылается на истекший срок давности этой претензии. Мы с товарищами проштудировали законы и выяснили, что в 16–й статье Закона о пенсиях сказано, что если пенсия не выплачена в полном объеме по вине учреждения, никакого срока давности нет!

Более того, согласно Закону о пенсиях от 1995 года, перерасчет за подписью министра у нас должен быть дважды в год — в связи с индексацией и изменением зарплат. Но и это тоже не выполнялось. Меня лично "нагрели" на 40 латов в месяц! И нас, таких ветеранов милиции, около 5 тысяч. Мы уже подсчитали: государство задолжало нам в общей сложности около 50 млн. латов. Откуда оно возьмет их? А должно ли это нас волновать? Ведь бюджет–то закладывался по начисленным цифрам! Куда же разница делась?

Воры в законе

Вопрос "куда делись пенсионные деньги?" повис в воздухе и давно никого не смущает. Государство уже привыкло залезать в карман ко всем группам населения, но с разной степенью интенсивности. Однако буквально на днях министр благосостояния Илзе Винькеле косвенно ответила Николаю Сойкину и другим пенсионерам, заявив в интервью журналу Playboy, что людям, чей трудовой стаж приходился в основном на советское время, надо понять, что тогдашняя Латвия и современная — это две большие разницы. И все пенсии, которые сейчас выплачивает государство, потому такие маленькие, что фактически берутся из доходов, которые эти пенсионеры не создавали. Наглость Винькеле повергла в шок Латвийскую федерацию пенсионеров, которые в тот же день потребовали ее отставки. Но нет сомнения, что министр усидит в своем кресле. Толпа возмущенных пенсионеров нашим правящим — что слону дробина.

— Но латыши хоть требуют отставки, а русские вообще ни на какие меры не способны, — разочарованно говорит Николай. — Помню, когда в марте 1991–го проходил референдум о независимости, я был участковым в Приедайне. Избирательный участок находился как раз напротив водочного магазина. Так русским было лень даже дорогу перейти, чтобы проголосовать. Они нажрались и ходили по поселку, как забулдыги. А латыши стройными рядами шли на участок, инвалидов своих тащили в колясках — раньше ведь нельзя было с урной по домам ездить. Потом местные работяги приходили ко мне и плакались: "Дядя Коля, я работу потерял". — "А помнишь, как ты кричал, что тебе все до лампочки? — напоминал я. — Вот и загорелась твоя лампочка!" А в Булдури рядом с участком милиции был штаб Интерфронта. Так знаете, кто с палками и камнями приходил их гонять? Не латыши — нет. Русские! Я сам тому свидетель.

— А по своей работе вы почувствовали, что ситуация изменилась?

— Сразу после независимости началась борьба с привилегиями, — усмехается Сойкин. — И нам тут же пришла двухметровая "телега" с номерами машин, которые мы не имели права останавливать. Круг привилегированных изменился и стал обширнее — только и всего. В отделении установили "прослушки" — чтобы по–русски никто не говорил. А как еще говорить, если мы на 90% были русскими, украинцами, белорусами? Моральное давление было очень сильным. Не случайно большинство в те годы разъехалось по своим родительским домам. Но тем, у кого здесь появились семьи, дети, деваться было некуда, и они начали гражданство принимать.

Юрмальские парни

— Наши юрмальские опера в советское время очень ценились, — говорит Николай, и глаза его загораются. — Например, в среднестатистический летний день 1990 года на курорте одномоментно находился 1 миллион человек. И мы, без ложной скромности, могли задержать на районе человека, совершившего преступление, за 15 минут.

— Как так быстро?

— Город был поделен на квадраты, в каждом квадрате — машина, экипаж, причем 24 часа в сутки. Конечно, в Школе милиции нас многим премудростям обучили. Но все остальное, как говорится, пятками — опытом, практикой. Когда ты много лет работаешь, у тебя уже глаз наметан. Вот сто человек идет, а ты глазом и интуицией из них одного выхватываешь, и в точку! Ну не нравится он тебе чем–то, ведет себя необычно, из толпы выбивается.

А еще в советское время у нас в Юрмале была уникальнейшая лаборатория. Там анализировали информацию о человеке: не только отпечатки его пальцев, но и глаза, и ушную раковину. А потом наши криминалисты додумались, что пот человека тоже очень индивидуальный. На каждом "приводе" суем человеку под мышку ватку, а потом ее консервируем в контейнере. А потом при любой квартирной краже заходит наш сотрудник, делает насосом забор воздуха. А дальше работают собака и два сержанта. Эта компания, кстати, очень много преступлений раскрыла. Воздух из ограбленной квартиры давали понюхать собачке. Дальше ведут ее к "базе данных", и тот контейнер с потом, у которого она останавливалась, безошибочно указывал на преступника. Брали его, как правило, тепленьким. А теперь угадайте, что стало с лабораторией, когда пришла новая власть? Правильно, ее ликвидировали. Недавно мы в Интернете нашли, что Рязанская школа милиции только–только начинает применять этот метод. А наша Юрмала сто лет назад с этим работала. Причем никто нам не поставлял никакого оборудования — наши опера сами додумались.

Лабораторию, конечно, никто не громил. Просто прекратили финансирование, людей сократили, а собака сдохла.

Ум за разум

— Вообще на почве латышского языка народ начал свихиваться с первых дней, — продолжает Сойкин. — Многие демонстративно перестали понимать по–русски. Для этого у нас в отделе даже завелся переводчик. Раз дежурим экипажем по Булдури, а впереди человек на велосипеде: увидел нас — велосипед бросил и ходу! Мы велик забрали, привезли в участок. Через пару дней приходит латышская бабуля — у нее велосипед угнали. Мы говорим: опишите приметы велосипеда. А она давай нас вместо этого латышскому языку обучать. Мы ей переводчика пообещали, но на всякий случай предупредили: пока мы тут в языке упражняемся, ее велосипед уже может быть далеко. Пыхтела она, пыхтела, но приметы все же указала. Оказался тот самый велосипед. Выкатили ей. Ни спасибо, ни до свидания…

А однажды вызывают нас на шумный конфликт в галантерейный магазин. Гостья из Узбекистана пришла белье женское купить, а продавщица–латышка не хочет ей продавать. Развыступалась: "Понаехали тут!" Крик подняли на всю Юрмалу. Разгар лета, приехала женщина отдыхать в Юрмалу, деньги есть, захотела белье купить. Ну прямо стыд–позор! Я конфликт, конечно, быстро загасил. Узбечка чуть не в слезах: вот я сейчас приеду в Узбекистан, и вы хлопка больше от нас не получите! Время перемен подняло наверх всю гниль из людей…

Смутное время

— В дни ГКЧП омоновцы приехали в школу полиции в Каугури, — вспоминает Николай. — А там — ни одного человека. Только дежурный сидит. Они и разоружили всю школу полиции. Нашелся умный командир — по–моему, ему потом орден Трех Звезд дали — он всех курсантов в тот момент в баню повел: только потому там "мяса" не случилось. Матери этих ребят по сей день должны на него молиться. Видимо, командир не просто умным оказался, но еще и информацией владел.

А 28 августа 1991 года мы все вышли на работу, а наше начальство пропало в министерстве. Получаем сигнал: едет в Юрмалу ОМОН. Они едут по Межа, а мы — по параллельной Булдуру. ОМОН–то Москве подчинялся, а мы — МВД новой Латвии. Они по своим делам ездили, мы — по своим. Безвластье. А 29 августа под гарантию алкоголика Ельцина ОМОН должны были вывозить в Россию. У меня был позывной 113. И вдруг передают: у каких–то женщин на моем участке чернику отбирают. Прибыли на место, обложили со всех сторон. В итоге взяли в плен… одичавшую женщину. У нее два высших образования, но от всех этих событий, видимо, головой двинулась — несколько месяцев в лесу жила. И вот мы ее везем в отделение, вдруг опять сигнал — стрельба в "7 сестрах" в Майори. Приезжаем, а там омоновцы гуляли, но уже с места снялись. Мы за ними. Нам опять сигнал: "Рядом дача Беньямина, там Ельцин — смотрите туда не суйтесь". Ну а потом машина останавливается, омоновцы сами к нам подходят. Поговорили мы с ними: что за стрельба? А они: мол, завтра мы уезжаем, решили с Юрмалой попрощаться. Ельцин в те дни на даче Беньямина трое суток сидел. На Валгумском озере закатили ему грандиозную пьянку, он там кабана застрелил. Он же тогда приехал в Латвию и сдал нас всех, дав понять, что с русскими тут можно не церемониться.

Смутное было время. Но мы удержались на грани и делали все, чтобы не допустить крови. Хотя всякое могло быть. И вот за это от родного государства получили по полной программе…