Бегство крестьян составляло одно из обыкновенных явлений в России XVIII столетия. От произвола своего помещика, от бедности, от невозможности сыскать для себя правый суд русский крестьянин бросал дом, родину и шел в дальние незнакомые земли добывать себе кусок хлеба вольным трудом. Из средней и южной России во все стороны шли беглецы, оставляя в запустении целые волости и деревни. . . Из великороссийских губерний крестьяне преимущественно шли в степи Запорожья и Малороссии, в Пермь, Оренбург, Астрахань и Сибирь, но значительно большие массы шли также и на запад: в Литву и Ливонию. Число беглых крестьян из внутренних губерний было действительно громадно: за время от 1719 по 1728 год военная коллегия, к коей приписаны были податные сословия, насчитывала беглых 198 876 человек.
Не все крестьяне покидали родину с целию честно снискивать себе пропитание в другом месте; многие, покидая свои деревни и пожитки, разрывали все связи с обществом и за лишение свободы мстили обществу разбоем. . .
Правительство употребляло всевозможные усилия уничтожить разбои, прекратить побеги крестьян, но не достигало успеха, ибо причина
побегов, и естественное дополнение их разбоями, крылась в общем недовольстве низших сословий своею долею. . .
Ливонский крестьянин в XVIII столетии был также крепостным своему помещику и подобно крестьянину великорусскому нес также непомерно высокие повинности, доводившие его до крайней нищеты и отчаяния.
Бегство крестьян из Эстляндии и Лифляндии отнюдь не составляло редкого явления. Ливонский крестьянин бежал в Россию, в Литву, а при случае уходил за море к шведам. Взамен беглецов туземных в Ливонию являлись беглецы русские, и число тех и других увеличилось до
того, что правительство вынуждено было в 1740 г. учредить особую комиссию для отыскивания и разбора русских беглецов в Лифляндии и Эстляндии и лифляндских беглых в России. Указом 6 октября 1753 года эта комиссия была упразднена, потому что ожидаемого успеха чрез те комиссии не получено. Из Лифляндии и Эстляндии выслано беглых только 1125 душ и «хотя, — сказано в указе, — по присланным из реченных комиссий ведомостям оных беглых в Лифляндии и Эстляндии еще остается немалое число, однако ж от тех губерний в невысылке беглых в отговорки представлено, что за неравным возвращением беглых (в Лифляндию из России выслано всего 45 душ обоего пола, а в Эстляндию 104 души) тамошним публичным и приватным мызам причинится великое разорение». Велено высылать беглых через канцелярии губернские, провинциальные и воеводские. 31 октября 1758 года этот указ был снова подтвержден и вместе с тем повелевалось отсылать незаконнорожденных, оказавшихся в Эстляндии между беглецами, в военную коллегию для определения в солдаты, и не возвращать из великорусских губерний лифляндцев и эстляндцев, принявших православие или женившихся на россиянках, в Лифляндию и Эстляндию.
О том, как велико было число русских беглых в Лифляндии и Эстляндии, официальные акты не упоминают ни слова, но уже самое учреждение комиссий о выдаче оных доказывает, что число их было немаловажно. Главным притоном русских беглецов была, впрочем, не Лифляндия и не Эстляндия. Помещики, правда, принимали их и на мызах коронных, но все же в этих землях было довольно энергическое управление, заставлявшее и выдавать беглецов. Следовательно, пребывание в Лифляндии и Эстляндии для беглого оказывалось неудобным и не всегда безопасным. Зато соседняя земля — Курляндия оказывалась приютом очень надежным. Здесь герцогское правительство не имело никакого серьезного значения между помещиками. Помещик в своем имении чинил суд и расправу, не обращая внимания не только на повеления из Митавы, но и на королевские универсалы. Курляндский помещик охотно принимал к себе беглого: он обходился ему дешево, и если только беглый оказывался хорошим и исправным работником, то и не выдавал его ни в Россию, ни в Лифляндию. Следствием этого было то, что в Курляндию начали являться беглецы все в большем и большем количестве до такой степени, что генерал-аншеф Броун, вступивший в управление Лифляндиею в марте 1762 года, начал делать представления высшему правительству в Петербурге о побуждении курляндцев выполнять условия Оливского трактата (1660 г.). Он прямо говорил, что «число беглецов из Лифляндии столь велико, что многие местные тамо уже опустошились, и от того лифляндские помещики пришли в разорение». Императрица, вследствие донесений Броуна, приказала написать промеморию курляндскому правительству и повелела (30 марта 1765 г.) министру при курляндском дворе действительному статскому советнику Симолину «переведя (промеморию) на немецкий язык, за своим подписанием, подать самому его светлости герцогу, препровождая наисильнейшими именем нашим представлениями, чтоб он чинимыми, по содержанию той промемории, о скорой и безотлагательной в нашу сторону распоряжениями оказал нам особливую угодность во взаимство нашего благоволения, которое стараемся при всяких случаях ему оказывать».
В мемориале, поданном Симолиным герцогу Эрнсту Бирону, русское правительство прежде всего напоминало содержание 5“-го артикула § 4 Оливского мирного трактата, в коем было постановлено беглецов лифляндских из Курляндии и Литвы, а курляндских и литовских из Лифляндии выдавать без всякого судебного порядка со всеми их (беглецов) принадлежностями, что только при них сыскано или ими с собою взято при побеге, а не при новом их помещике нажито будет. Согласно сему постановлению лифляндцы выдавали и выдают курляндских беглецов без всяких отговорок и волокит, но курляндское шляхетство «недовольно, что долговременные проволочки (при выдаче лифляндских беглецов) делает, но большею частию и до того оными доводит, что лифляндские помещики чрез понесение многих при выручке беглых своих крестьян убытков (не упоминая о трудах) достают оных напоследок ровно как бы покупкою вновь. Таким образом, лифляндские помещики, от времени до времени безвинно лишаясь своих крестьян, а к тому еще оные от некоторых курляндских шляхтичей будучи и подговариваемы, число сих беглецов ныне так умножилось, что простирается до несколько тысяч человек, чрез что многие уже местности в Лифляндии опустошены находятся». «Продлительства и волокиты от курляндских помещиков бывают нарочно для того, дабы между тем могли они беглых лифляндских крестьян выслать чрез границу в Литву и в польскую Лифляндию, где они уже, как в море, тонут и навеки избывают». К тому же «лифляндские помещики людей своих в Курляндии без опасения и отыскивать не могут, по причине, что посылаемые за тем люди почитаются за шпионов и по заарестовании многие недели, власно как злодеи, жестоко содержатся». Лифляндская губернская канцелярия неоднократно заявляла уже курляндскому правительству, что если подобный порядок, каким поступают курляндцы, отменен не будет, то и в Лифляндии принуждены будут требования о курляндских крестьянах отсылать к земским судам, но на все заявления последовали лишь пустые отговорки. Перечислив эти отговорки и показав всю несостоятельность их, русское правительство поручило Симолину требовать «дабы его светлость герцог сохранил у себя в таком деле, которое точно трактатом определено, судебный порядок и вместо того изволил бы принять такие меры, чтоб лифляндские истцы, адресуясь прямо к высшему правительству, могли находить там скорое и безотговорочное, по справедливым их искам, удовлетворение, и что ее императорское величество ожидает того непременно как во взаимство оказываемого завсегда к его светлости своего благоволения, так точно и вследствие Оливского трактата».
Неизвестно, было ли уважено это представление Симолина; по всей вероятности — нет. Курляндцы принимали к себе беглецов по-прежнему, не разбирая, выходили ли они из Лифляндии или из великорусских губерний. Официальные акты того времени не указывают на численность беглых. Много. .. деревни запустели — вот обыкновенные слова донесений того времени. Пустели деревни в России, и тщетно правительство вызывало беглецов воротиться, обещая забвение всего прошлого. Беглецы не возвращались, обживались на новых местах, селились в соседних с Россиею странах колониями, не смешиваясь с туземцами и сохраняя во всей чистоте свой язык, нравы и обычаи.
Русские беглецы, прибывавшие в Курляндию, селились на помещичьих землях, преимущественно в Семигалии и по Двине. Долго оставалось неизвестным — как велико было их число. Не знали о том в России, не знали и в Курляндии. Первую попытку к определению численности русских выходцев в Курляндии сделал граф Броун в 1783 г. Как ни слаба была эта попытка, но все же она дает приблизительное понятие о числе русских, прибывавших в Курляндию в конце прошлого столетия.
30 сентября 1782 г. за № 3551 граф Броун доносил правительствующему сенату:
«Когда по всевысочайшему ее императорскому манифесту, состоявшемуся ноября 16 дня прошлого 1781 г., и по указу правительствующего сената того же года декабря 10 дня учинена здесь в Лифляндии в городе Риге к новой ревизии генеральная перепись всякого рода о российских и лифляндских жителях, и к сему определен был в Риге, и в форштате, и по ближним островам рижского 3 баталиона секунд-майор Петр Тарбеев, то оным, по его неусыпному старанию, сыскано беспашпортных И праздношатающихся российских и особство белорусских крестьян немалое число, которые и отправлены на прежнее их жилище >. к нынешней ревизии за конвоем. И как от Риги курляндского ведомства город Митава находится в ближайшем расстоянии, где известно российских людей для купеческого торгу и прочих промыслов имеется немалое число, то дабы и оные нынешней переписи миновать не могли, послан был от меня реченный секунд-майор Тарбеев в помянутый город Митаву к тамошнему российскому министру, чтоб по дозволению тамошнего курляндского правительства живущих в Митаве и около оной российских людей переписать. О чем его светлость герцог курляндский не только оказался согласен, но посланному секунд-майору Тарбееву объявил, что у него и в прочих курляндских местах, а особливо в местечке Туккуме, российских и белорусских бродяг имеется немалое число, от которых происходят однитолько непорядки и воровство, и он бы охотно желал, чтобы их из Курляндии забрать в прежние их жилища; но я и к поиску и забранию, тако ж и за неимением от его светлости герцога курляндского письменного дозволения, сам собою приступить не мог, но за нужное почитаю о вышеписанном представить правительствующему сенату: но повелено ль будет, по сообщению с его светлостью герцогом курляндским, для сыску и забрания российских и белорусских беспашпортных всякого звания людей и крестьян означенного секунд-майора Тарбеева с воинскою командою в Курляндию отправить, о том имею ожидать ее императорского величества указа».
Генерал-прокурор князь Александр Вяземский на это донесение ответил (27 октября 1782 г.) графу Броуну, что государыня согласна отправить майора Тарбеева с командою в Курляндию для забрания российских беглецов и что об этом в непродолжительном времени последует и указ из сената.
По получении указа (9 ноября за № 13 948) граф Броун не замедлил сообщить содержание его курляндскому герцогу Петру Бирону и получил от него в ответ, что он, герцог, готов делать всякое вспоможение Тарбееву и весьма желает, чтобы сыск беглых последовал не в одном митавском, но и во всех других уездах Курляндии, но это дело, прибавлял герцог, вашему сиятельству известно — сколь мало от моей доброй воли зависит.
Нарядив для поисков в Курляндии воинскую команду (1 унтер-офицер и 8 рядовых от Сибирского; 1 капрал,
1    барабанщик и 8 рядовых от Нашебургского пехотного полков), Броун дал Тарбееву для руководства следующую инструкцию:
1)    по прибытии в Митаву явиться, во-первых, у российского министра г. Криднера и чрез министра получить от герцога курляндского послушного ордера к помещикам и к прочим поссесорам о выдаче беглецов;
2)    российских беглых и беспашпортных людей забирать без всякого притеснения и без показания владельцам огорчения и присылать их под конвоем в лифляндскую генерал-губернскую канцелярию;
3)    если конвойных солдат окажется мало, то требовать вдобавок от герцогского правительства через Криднера, а если в том отказано будет, то требовать воинских людей от Лифляндской    генерал-губерской канцелярии;
4)    по прибытии в каждое место требовать выдачи беглецов от помещика или управителя добровольно, IHO если кто ко взятию беглецов допускать не будет, то взять от такого помещика или управителя крепкую подписку в том, что у него беглецов нет и что он беспашпортных русских людей держать у себя не будет, а о таких владельцах, которые, по слу
хам, российских беглых людей содержат и ко взятию не допустят, рапортовать в Ригу и давать знать министру;
5)    исходатайствовать через министра, чтоб курляндское правительство публиковало жителям никому беглых не держать, а представлять их министру;
6)    русских людей с пашпортами не забирать, но отбирать подписки, что они, по истечении срока их пашпортов, явятся на свои места;
7)    вышедших из России с давних лет переписать, кто откуда вышли, а от помещиков их брать подписки, что они будут смотреть за сими людьми и не допускать их до побега с их земель, а когда подписок давать не будут, то тех российских людей брать под караул и отсылать в Ригу;
8)    собирать всюду сведения — где в Курляндии проживают беглецы; обывателям притеснений не делать и безденежно ничего не брать;
9)    принять прогонов из рижской рентереи 100 р. 10 к. Провиант на команду, по истечении полумесяца,
.требовать или из митавского магазейна или покупать за деньги;
10)    всякого вспоможения требовать от министра.
В заключение Броун напоминает Тарбееву указ Петра I от 24 января 1724 года; «Государственных дел тайности в партикулярных письмах никому не писать, ниже к тому, от кого отправлен, кроме настоящих реляций».
В конце декабря 1782 года Тарбеев выступил из Риги и 5 января 1783 года донес графу Броуну, что он по прибытии в Митаву получил от курляндского правительства открытое повеление и отправляется в Туккум. «Команда в порядке, — писал Тарбеев, — только цирульник Никита Мерлушкин в Митаве отлучился тому назад три дня и нигде не найден». (Мерлушкина не нашли и после. Он увеличил собою число беглых, за поиском которых был послан.)
Слух о прибытии Тарбеева в Курляндию, конечно, не замедлил распространиться между беглыми, и те, в свою очередь, не замедлили принять меры для своей безопасности — бегством в другие, более дальние и более безопасные страны. Подвергались аресту только захваченные случайно. Так, из Туккума Тарбеев отправил в Ригу только 22 человека; в Гольдингене арестовал беглых 39 человек (в том числе и 1 крестьянина, бежавшего с мызы Шмильтен, принадлежавшей графу Броуну); в Либаве арестовал 26 человек; в Пильтенском округе 150 человек. Испросив у Броуна усиление своей команды и наставление о пропитании арестованных, Тарбеев из Пильтенского округа направился в Семигалию. Здесь был главный притон беглых. Тут Тарбеев нашел русских выходцев, живущих деревнями и дворами на владельческих землях в столь значительном числе, что об арестовании их небольшою командою не могло быть и речи. Тарбеев ограничился только переписью их и, пройдя вдоль и поперек всю Семигалию, воротился в Ригу 25 октября, проведя в назначенной ему командировке 10 месяцев.
Следующее донесение графа Броуна правительствующему сенату (13 ноября 1783 г.) показывает, каких результатов достиг Тарбеев при исполнении возложенного на него поручения:
«По указу правительствующего сената, данному мне в 9-й день ноября 1782 г., отправлен был, по сношению с его светлостью герцогом, в герцогства Курляндию и Семигалию для забрания живущих там российских беглецов здешнего 3 батальона секунд-майор Петр Тарбеев с ко/ландою из состоявших при Риге полевых пехотных полков. В бытность его тамо с декабря месяца прошлого 1782 г. по 26-ое октября сего года, как по справке из присланных от него рапортов явствует, выискал и прислал сюда в разное время разного рода беглецов российских, белорусцев, лифляндцев и эстляндцев мужеска пола 217, да женска 58; отдал под расписки Динабургского нижнего земского суда мужеского пола 96, да женского 3; белорусским помещикам, по верному свидетельству, возвратил бежавших пре.д поимкою за два и за три месяца мужеского пола 21, итого мужеского пола 334, да женского 62 души. А по возвращении своем оттуда рапортом от 25-го минувшего октября объявил, что, по сношению с динабургским магистратом, ему дано знать, что из Семигалии возвратились и действительно в купцы и мещане записаны 250 семей, и ведомства курляндского в Оберланде найдено им разного рода России принадлежавших беглых людей, жительствующих своими домами, 4514 душ, из коих от поисков его, майора Тарбеева, в Полоцк в крестьяне и мещане записавшихся и уволенных туда с билетами для забрания своих семейств и пожитков явилось 2855, а прочие 1659 душ находятся без пашпортов, коих он, по многочисленности и по малому количеству своей команды, не только забрать, но и приступа, предвидя опасность, надлежащим образом сделать не осмелился; а подласкавшись и уверив тех беглецов, что никаких худых для них следствий не произойдет, и буде они, раскаявшись, пожелают возвратиться в Россию, то предоставлен им путь, на высокомонаршем милосердии основанный, избрать род жизни по произволу, довольствовался только тем, что их переписал, и, обнадежив всякою милостию, внушил охоту возвратиться. А по сему поводу, дабы из них кто не переменил своего намерения и не сделал утечки, приступил, хотя не к верному, однако ж вид крепости имеющему средству обуздать и спокойно остаться в их жилищах, то есть обязал круговою порукою, выбрал из них старшин и прочих сим подчинил с таким при том наказом, чтобы в сумнительных делах доносили находящему в Митаве здешнему министру. Майор Тарбеев при том доносит, что оные беглецы имеют жительство в Оберланде, начиная от Якобштата, который лежит против белорусского местечка Крейцбурга, продолжается селениями до последней оберландской мызы Варнович, лежащей неподалеку литовского местечка, Друи называемого. И так буде правительствующим сенатом заблагорассуждено сих в Оберланде поселившихся беглецов приказать забирать, то оный майор предполагает таким образом: надлежит приказать нарядить команду полевых солдат, состоящую в 300 человек с пристойным числом командиров, и, разделя оную на две части, одну послать от Крейцбурга через Якобштат, а другую от Креславля, белорусского же местечка, до мызы Варнович, так, чтобы сии две команды составили от литовской границы кордон, и главный начальник находился бы в середине в мызах Лассен или Шейдерн, и чтобы сие учинилось в зимнее время, в которое беглецы по лесам укрывательства сделать не могут».
Затем граф Броун, принимая во внимание 28-летнюю службу майора Тарбеева и его труды и усердие, просил сенат пожаловать Тарбеева не только следующим чином, но и другою какой-либо милостью.
В ответ на это донесение правительствующий сенат (указом от 20 декабря 1783 г. за № 12253) предписал графу Броуну требовать от курляндского правительства выдачи беглых на основании конвенции, заключенной 10 мая 1783 г. между Россией и Курляндиею. Граф Броун видел, что ограничиться одним требованием совершенно бесполезно, и потому, донося сенату о получении сказанного указа, присовокупил, что к забранию беглых ни правительство курляндское, ни помещики не противоречат, но только вывесть и выпроводить беглецов в Россию некем, которой ради причины они в спокойном их пребывании и оставлены, а инако б они разбежались, и наверное сказать можно, что чрез высылку с курляндской стороны оных весьма мало ими совсем никого не возвратится, буде способов с здешней употреблено не будет.
Дабы способы были действительно употреблены и дело по выдаче беглых ускорилось, граф Броун, по своему обыкновению, обратился прямо к генерал-прокурору князю Вяземскому и послал с Тарбеевым к нему в Петербург следующее письмо:
«Сиятельный князь, милостивый государь мой! Правительствующего сената указом от 20-го минувшего декабря» на доношение мое состоявшимся, повелено за выводом оставшихся и проживающих в Курляндии и Семигалии российских людей, коих майор Тарбеев, по их многолюдству, с собою забрать не мог, истребовать от Курляндского правительства на основании постановления, учиненного минувшего года мая в 10-й день между ее императорским величеством и герцогом и чинами герцогств Курляндии и Семигалии, что и возложено на собственное мое попечение, почему рапортом от 30-го того же декабря хотя правительствующему сенату от меня представлено, что доставление беглецов российских по конвенции с курляндской стороны совсем ненадежно, особливо ж по превосходству числа их в иных деревнях против природных курляндцев, на какой конец правительство и помещики курляндские, не скрывая тех беглецов, предоставляют забрание и вывод их на попечение здешней стороны, то, однако, не предвидя к тому иных способов к лучшему в деле сем успеху, как отправить паки в Курляндию упомянутого майора со командою, по представлению моему от 18-го ноября .минувшего 1783 года за нужное почел отправить его наперед к вашему сиятельству с тем, чтобы он обстоятельства и важность сего дела объяснил подробнее и услышал ваши о том заключения, а при том побуждаюсь вас, милостивый государь мой, препоручить его в особую вашего сиятельства милость и покровительство, покорнейше прося употребить ваше благосклонное представительство о награждении того майора Тарбеева чином и иной милостью, ибо он, по трудам и усердию своему в службе, поистине заслуживает к себе уважение. Впрочем имею честь быть с отличным почитанием и истинною преданностию вашего сиятельства, милостивого государя моего, покорнейший слуга Г. Броун, 13-го января 1784 г.».
Ответ князя Вяземского не замедлил последовать:
«Сиятельный граф, милостивый государь мой! Вследствие полученного мною с г-м майором Тарбеевым почтеннейшего письма вашего сиятельства от 13-го числа нынешнего месяца имею честь уведомить, что, по всегдашней моей к вашему сиятельству преданности, не оставил я, в угодность вашу, донесть ее императорскому величеству как о трудах г-на Тарбеева, так и относительно намереваемого отправления в Курляндию этого же майора с командою для вывода оттуда российских беглецов; а посему всемилостивейшая государыня в уважение трудов г-на Тарбеева высочайше указать соизволила выдать ему 1000 рублей, о исполнении чего и предписано мною здешнему казначейству для остаточных сумм учрежденному. Что же принадлежит до вышеупомянутого отправления команды в Курляндию, в оном ее величество надобности находить не изволит, почитая ближайшим средством к удержанию крестьян от побегов и к возвращению побеглых то, ежели они увидят, что помещики их, поступая с ними человеколюбиво и следовательно помня как свою, так и их прямую пользу, не будут причинять им никакого изнурения излишними сверх сил их требованиями, ибо известно вашему сиятельству, что всякий крестьянин, пользуясь свойственным состоянию его спокойствием и избытком и будучи потому тверд в своем жилище, не будет иметь нужды оставлять оное и искать наудачу в другом месте неизвестных еще ему выгод. О чем имея честь сообщить вашему сиятельству, пребываю с совершенным почитанием и истинною преданностию навсегда вашего сиятельства, милостивого государя моего, покорнейший слуга князь Александр Вяземский. Января 27-го дня, 1784    года».
Ответ этот, в котором так ясно и положительно выражен был взгляд императрицы на причину крестьянских побегов, прекратил всякие дальнейшие попытки к выводу русских беглых из Курляндии. Они спокойно остались на своих местах. Нынешние русские обитатели деревень в древней Семигалии (Зельбургский уезд) — это потомки тех русских выходцев, которым впервые составил списки майор Тарбеев.