ПАПИНА ВОЙНА
Надежда Бойко (Россия)
«С ОПАЛЁННЫМИ ВЕКАМИ ПРИПАДУ Я, УБИТЫЙ, К ЗЕМЛЕ...»
Мой папа считал себя счастливчиком. Он участвовал в двух войнах: в Финской и Великой Отечественной – от первого дня до последнего. Он дошел до Берлина, оставив на стене рейхстага чёткую размашистую подпись: «Константин Колесов». И ни разу не был ранен! Ни царапины! Правда, контужен был три раза. Но не обращал на это внимание, считал ерундой. Наверное, и прожил потому на свете только шестьдесят два года: после войны очень болело сердце...
Он был командиром – майор Колесов. Это он первым выскакивал из окопа и, размахивая пистолетом, кричал звонким командирским голосом: «За Родину! За Сталина!». Это он бежал впереди всех, не замечая пуль, не оглядываясь, но слыша за спиной нарастающий гул наступления – это сапоги солдат стучали, ударяясь о родную землю.
Светлый папин чубчик рассыпался на мокром лбу тонкими прядками. Горело лицо, сияли глаза... Так могла ли его коснуться пуля?!
Из личного дела: «Тов. Колесов, находясь на фронте с первых дней Отечественной войны, показал образцы мужества, стойкости, выполнения боевых заданий в любой обстановке, не взирая ни на какие опасности.
В период оборонительных боев в конце 1941 г. и во время наступления наших войск в начале 1942 г. тов. Колесов, дважды оказываясь в окружении войск противника, возглавлял выход окруженных частей. В одном из таких боев в районе Ржева тов. Колесов вывел из окружения группу численностью свыше батальона, лично уничтожив при этом более десяти немцев».
За вывод своих соратников из окружения (а это был не просто бег от врага, они шли и сражались – раненные, голодные, усталые...) папа был награжден орденом Красной звезды. За что папа получил второй такой же орден – не знаю, папа не рассказывал. Он вообще не любил говорить о войне. Три рассказа – вот и всё, что осталось в моей памяти.
Как папа получил первую контузию
Это было в самом начале войны. Папа бежал по дороге с донесением. И на него стал охотиться фашистский самолёт. И не просто стрелять – с самолёта стали сыпаться бомбы! (Я не могла поверить, переспрашивала: бомбы - на одного человека? Но папа пояснил, что в начале войны так и было: фашисты были уверены, что разобьют Советский Союз за несколько месяцев и не жалели боеприпасов. Но зато потом...)
Должно быть забавно смотреть с самолета, как невысокий худенький человек мечется по пустынной дороге, стараясь спастись, перепрыгивая из воронки в воронку. (Папа и не скрывал, что было очень страшно...). И вот одна из бомб упала так, что папу в соседней воронке засыпало полностью, с головой. И тогда самолёт улетел, уверенный, что победил он. Но рядом находились наши окопы, и солдатики, что, переживая, смотрели на эту «охоту», тут же папу и откопали и привели в чувство (конечно, он был без сознания...). Так что, спасибо этим солдатикам!
Про птицу
Эта история случилась тоже в сорок первом году. После одного страшного, изнурительного боя, папа, чтобы передохнуть, присел на пень. Вытирая мокрое от пота и крови лицо разорванным рукавом гимнастёрки, папа смотрел, как за редким леском, с поваленными деревьями, садится солнце. Это всё, что осталось после боя от лесного массива – вот этот островок леса, который просвечивался насквозь. Кровавые сполохи от горевших деревьев заслоняли вечерний солнечный диск и, казалось, что солнце тоже ранено и истекает кровью...
Вдруг папа заметил какое-то движение внизу, у самых сапог. Он машинально опустил глаза и удивился: на него смотрела птица. Длинный клювик, большие чёрные глаза и чудесная раскраска пера: коричневая в светлую крапинку. Выросший в маленькой деревеньки, стоящей в могучем лесу, окруженном болотами, папа хорошо знал лесных обитателей. Это был вальдшнеп. Самочка. И более того, она сидела на гнезде: из-под её крылышек высовывались три маленькие головки.
Как в этом аду могла уцелеть птица?! Как не разорвалось её маленькое сердце, когда сыпался с небес грохот, страшнее грома небесного, когда горела земля?! Болото здесь перестало быть болотом, и лес умер, сраженный снарядами: деревья падали со стоном, как солдаты, и лежали сейчас рядом - мёртвые деревья и мёртвые солдаты...
Но не только это поразило папу. Его удивило, КАК на него смотрела птица: не испугано, не злобно, не настороженно, как обычно звери смотрят на человека, их врага. Она смотрела внимательно и доверчиво, как смотрит равный на равного: встретились два живых земных существа, попавших в страшную общую беду.
Потом птица встала, и, снова взглянув на папу, взяла клювом одного из птенчиков, прижала его к брюшку согнутыми лапами, и полетела в сторону того лесочка, который еще оставался жить. Летела она прямо на солнце низко и тяжело, с трудом махая крыльями: птенчик был уже большой. Два оставшихся птенца вели себя очень тихо, даже не шевелились, только посматривали на папу красивыми, черными, как у матери, глазами. И снова папа поразился: птица, в обычной жизни очень скрытная и осторожная, доверила ему своих детей! Она вернулась довольно быстро, перенесла в безопасное место всех птенцов и улетела навсегда. И осталось среди корней небольшое углубление, аккуратно выстланное травой и веточками. Такое мирное...
И папа, после страшного боя, после гибели товарищей, вдруг так остро почувствовал, что всё равно победит Жизнь. И он встал и пошёл к товарищам, сражаться за эту Жизнь, и за эту маленькую бесстрашную птицу.
Осколок
А эта история случилась зимой, на привале. Приехала полевая кухня и солдаты выстроились за кашей, шутили, переговариваясь, с поваром, пожилым и весёлым. Получив свою порцию, папа с двумя своими товарищами поднялся из низинки, где расположилась кухня, по склону и уселся на самом верху, наслаждаясь тишиной и горячей кашей.
И вдруг прилетела мина и не стало весёлого повара. Погибли все, кто сидел вокруг кухни, убиты были и папины товарищи – осколками. И папа почувствовал удар в живот. Он понял, что, вот, пришла и его минута: сейчас он умрёт, потому что ранение в живот в полевых условиях, где нет рядом ни госпиталя, ни санинструктора, означало только одно – смерть.
Папа обхватил живот руками и упал ничком, прижимаясь горячим лицом к прохладному снегу. Он лежал, и покорно ждал, и думал: «Скорей бы уж...». Но смерть не приходила. И крови даже не было. Но ведь удар не почудился... Когда папа встал – шинель распахнулась: широкий кожаный офицерский ремень был рассечен, а шинель повреждена. Латунная пряжка, украшенная пятиконечной звездой, была пробита осколком... Ну, а где же сам осколок? И, вот, представьте: папа, сын крестьянский, не хотел носить ложку (чтоб вкусную кашу есть!) в сапоге, и он сшил для ложки из брезентовой рукавицы небольшой мешочек. И вот этот мешочек на морозе, пустой, как-то скрутился и скукожился. И осколок, пробив переднюю стенку брезентового мешочка, обессилив, упал прямо на дно мешка. (И тут папа пояснял, что осколок был на излёте, потому и не убил).
Папа всю оставшуюся жизнь носил этот кусочек металла в серебряном своём портсигаре, где лежали его любимые папиросы «Беломорканал». Осколок, усыпанный табачными крошками, можно было положить на ладонь и даже сомкнуть пальцы – так он был мал. Но только чуть-чуть сомкнуть, потому что осколок был очень колючий, весь, со всех сторон, в острых зазубринах. Мы не любили на него смотреть: он был страшный, холодный, и какой-то мёртвый – осколок, который не смог убить человека.
