Именно такую жизнь должен вести студент согласно своему старинному гимну Gaudeamus igitur!

Прибалтийские студенты долго считались оболтусами и гуляками, которые политикой не интересуются. Поэтому на рижские студенческие корпорации российские власти смотрели сквозь пальцы. Но студентам для полного счастья пива и дуэлей было недостаточно. Им хотелось революции. Из стен Рижского политехнического вышли не только выдающийся латышский химик Вальден и многие известные архитекторы с инженерами, но и сталинский палач Ульрих и гитлеровский палач Розенберг.

Шапки долой

…7 октября 1904 года в Ригу прибыл новый министр народного просвещения генерал–лейтенант Глазов (министры в то время имели военные звания!). Министр посетил политехнический институт. Там только что было открыто судостроительное отделение, но главным было не это. Главным было то, что министр привез рижским фуксам, коммильтонам и филистрам императорское соизволение вернуть древние обычаи своих корпораций. Один из них — право носить… шапку. Что за шапочки? Зачем они студенту? И почему этот вопрос решался с такой помпой и потребовал личного приезда министра?

«Оденутся шутами гороховыми, засядут в трактире, пива выдуют бочку — вот и вся студенческая традиция! — иронизирует корреспондент „Рижского вестника“ М. Богданов. — Словно без красного или зеленого картуза нельзя надраться». И сам добавляет, что шапка не простое украшение для умной головы будущего поэта или инженера.

"Шапка — символ старинных традиций, поэтому приказ снять шапки и корпорации забыть стал «одной из тех крайностей „обрусительной“ политики против „балтов“, которая многих ожесточила. Шапки сняли, но хранили дома и даже надевали иногда в знак протеста на студенческих пирушках», — замечает автор заметки, оговариваясь, что российским студентам этого не понять, потому что у них не было таких шапочек и таких обычаев.

Жест примирения

Приезд министра всколыхнул все прибалтийское общество. В особенности немецкие круги. В связи с переводом системы образования на русский язык обучения существовали долголетняя отчужденность и враждебность «известных кругов», как писали газеты. Со временем университеты стали снова наполняться детьми дворян и пасторов, прекратились выдумки и глумления над русскими преподавателями и учеными. Восторжествовали примиренческие тенденции. Символическим жестом полного примирения стало возвращение студенческих шапочек.

Министра Глазова в актовом зале политеха встречали директор института профессор Вальден, председатель совета фон Шуберт, студенты. Министр заявил, что «пришел в институт с наилучшими убеждениями и мнением по отношению к студентам, поддерживающим друг с другом благодаря корпорациям тесную связь, много способствующим трудолюбию и хорошему поведению».

В Риге приезд министра прошел чинно и благородно. В городе Юрьеве, бывшем Дерпте, радости было куда больше: студенты, профессора и все горожане встретили известие о легализации шапочек с восторгом. Ликование, торжественные встречи, распевание русского гимна. Вечером студенты нацепили свои фирменные головные уборы и катались по городу, осыпая гуляющую публику цветами.

Дикие русские

Корпорации пришли в Россию именно из Прибалтики. Это все объясняет: хоть университеты Дерпта (Юрьева/Тарту) и Риги были созданы по указу его императорского величества, строили их местные немцы — дворяне и купцы, чтобы не надо было посылать своих отпрысков учиться в германские университеты (тем более что Павел I запретил учебу за границей). Оба университета создавались по немецким программам. Язык преподавания тоже был немецким. Студенческие традиции оттуда же.

В Прибалтике, на окраине империи, целое столетие существовал совершенно иной мир студенческой жизни со своими правилами, нарядами, клятвами, дуэлями, песнями. Эта система была продумана до мелочей и столь непроста, что студентов–корпорантов нередко сравнивали с масонами.

Русских студентов в немецкие корпорации не принимали. И своей корпорации создать они долго не могли — немецкие не давали на это своего разрешения. Студентов, не принятых в землячества, называли дикими. На них смотрели свысока, с ними старались не общаться, над ними издевались. Чего же они ехали в эту Эстляндию–Лифляндию, если в 1755 году был открыт Московский университет, а фактически одновременно с Дерптским (1804 год) появились университеты в Петербурге, Харькове, Казани?

Оказывается, в Дерпте не только преподавали крупные ученые, но и принимали туда всех желающих независимо от рода и звания, а также политических взглядов. Принимали даже студентов, уволенных из русских университетов за участие в студенческих волнениях и отбывших политическую ссылку. Русские студенты разительно отличались от буршей и с удивлением наблюдали за их веселой жизнью.

Фуксы на побегушках

Новичок, вступающий в корпорацию, назывался фуксом или лисицей. В течение года фукс должен был повиноваться любому, даже самому унизительному приказу старших товарищей — коммильтонов и филистров. Фуксы были на побегушках: принеси пива, отнеси любовную записку, запиши лекцию.

«Никаких общественных интересов, презрение к политике, узкий национализм; кутежи, дуэли, любовные истории — в этом проходила жизнь, это воспевали их песни», — вспоминал писатель Викентий Вересаев, учившийся в Дерпте в конце 80–х годов на медицинском факультете.

У студентов даже была своя собственная полиция — педеля. Что бы они ни натворили в Дерпте, городские полицейские не смели влезать. Учиться можно было пожизненно. Такие вечные студенты, или обомшелые бурши, имелись. Одним мешали окончить курс кутежи, скандалы и дуэли, другим просто нравилась вольная студенческая жизнь — благо родители богаты и не торопили с окончанием.

Один барон, вспоминал Вересаев, учился в Дерпте 35 лет, приезжая в начале каждого семестра из своего имения. Вносил плату, подписывался на одну лекцию и уезжал обратно. Лет через восемь переходил на другой факультет. Ходили слухи, что богатый дядюшка завещал выплачивать ему по двести рублей в месяц «до окончания университетского курса». Дядюшка давно помер, а племянничек, чтобы сохранить источник дохода, продолжал «учиться» к ужасу прямых наследников.

Бокал майтринка, битте

Рижский политехнический институт (поначалу училище) был открыт в 1862 году тоже для людей всех национальностей, сословий и вероисповеданий. Здесь преподавали такие выдающиеся ученые–химики, как будущий нобелевский лауреат Оствальд и его ученик Вальден. В отличие от Дерптского университета в рижском институте был технический уклон.

До 1887 года будущие инженеры, химики, агрономы, механики, архитекторы, коммерсанты и землемеры учились на немецком языке, а когда язык обучения заменили на русский, то иностранцы–преподаватели продолжали читать лекции на немецком, а местная профессура должна была выучить русский. Зато институт, ютившийся в наемном помещении в здании на углу улиц Елизаветинской и Суворовской (теперь ул. Кр. Барона), въехал в собственный дом на нынешнем бульваре Райниса (ныне — главный корпус ЛУ).

Воспоминания рижских студентов XIX века мало отличаются от воспоминаний Вересаева. «До сих пор я почитаю мои университетские годы как какой–то дивный сон. Жил я, как и другие имущие студенты–корпоранты: сдавал экзамены, покучивал, дрался на дуэли, ухаживал за женщинами, немного почитывал… Но ни пьяницей, ни бретером не был» — это записи графа Мстислава Николаевича Толстого (сводный брат писателя Алексея Толстого). Он учился в Рижском политехникуме на агронома в последние годы XIX века.

Особо запомнилось ему, как в Риге праздновали 1 мая: «В Кайзер–Гартен собиралось более 10 000 человек, усаживались за столики, спрашивали себе майтринк — белое вино с какой–то душистой травкой вроде зубровки. Ровно в 12 часов ночи на открытой сцене появлялись 12 музыкантов в средневековых костюмах с фанфарами. И вся толпа, высоко поднимая бокалы, как один человек вторила мотиву».

Еще одно событие — фашингфест, или костюмированный бал. Все молоденькие жительницы Риги и окрестных уездных городов откладывали деньги для того, чтобы сшить себе костюм для фашингфеста, который продолжался с восьми вечера до восьми утра. По семь–девять тысяч мужчин во фраках и женщин, нарядившихся турчанками, цыганками, испанками, итальянками. К столикам приглашали незнакомых, проходивших мимо, и стояло не ослабевающее до утра веселье.

Посылка на Рижском почтамте

На агронома стал учиться в 1883 году и будущий писатель Михаил Пришвин. В отличие от графа Толстого Пришвин сохранил о Рижском политехникуме совершенно иные воспоминания. Не танцы на фашингфестах, а занятия в марксистском кружке. Не выпендрежные дуэли среди корпорантов, а одиночная камера в Митавской (Елгавской) тюрьме.

Известный рижский исследователь Борис Инфантьев публиковал материалы архивного дела студента Пришвина. Все началось с пухлой бандероли на Рижском почтамте. Вскрыли — запрещенная литература из Петербурга. Уже не впервые. Подозрение пало на студентов. При обыске библиотечных шкафов и аудиторий нашли нелегальную литературу, в том числе тридцать тетрадей с переводами из Энгельса, Бебеля, Каутского.

Началось следствие. Взяли личные дела студентов и сличили почерки из этих тетрадей с прошениями о зачислениях в институт. Один почерк принадлежал студенту Пришвину. Почти год он провел в тюрьме, вылетел из института, вернулся домой и уехал учиться в Германию. Вскоре марксизмом переболел.

А вот его старший товарищ по политеху потомственный немецкий барон Василий Ульрих возглавит революционные события в Риге в 1905 году, а сын его, тоже Василий, станет главным палачом Сталина — председателем военной коллегии Верховного суда СССР. Он будет руководить всеми фальсифицированными процессами против врагов народа, а порой лично исполнять приговор, в том числе расстреливая своих латышских товарищей.

Палач начал свой революционный путь… тоже в Рижском политехническом, где активно вел агитацию уже накануне Первой мировой войны. Одновременно с ним, но не на коммерческом, а на архитектурном факультете, учился еще один палач — идеолог расовой теории нацистов Альфред Розенберг.

Северное братство

В России корпорации были запрещены до 1902 года, после того как петербургские студенты оказались замешаны в террористической деятельности народовольцев. Однако в Дерпте и Риге корпорации продолжали существовать. В Риге немецкие, эстонская, польская, русская и латышская корпорации официально действовали с 1877 года. Видимо, власти считали, что дерптские и рижские студенты опасности не представляют. Дальнейшие события показали, что власти недооценили студентов.

Первая неофициальная русская корпорация возникла в 1829 году в Дерпте. Ее членом был поэт Николай Языков, сам себя называвший «поэтом радости и хмеля». Учился он в Дерпте семь лет. Наделал долгов, подорвал здоровье «пирушками и амурами», но оставил в наследство русскому студенчеству застольную песню: «И в краю, краю чужом мы пируем пир веселый, и за родину мы пьем».

Первая русская корпорация в Риге — Воristhеniа. Основанная в 1876 году, она просуществовала всего четыре года, но ее сменила Frаtеrnitаs Аrсtiса — корпорация, которая, несмотря на все войны, военные перевороты, смены режимов просуществовала до сегодняшнего дня. Сведений об участии ее членов в событиях 1905 года нет, однако студент Пришвин среди «арктов» числился.

Татьянин день

В буржуазной Латвии корпорации сохранились. А русская корпорация Fraternitas Arctica в 1930 году даже приобрела собственный дом в Старой Риге, на ул. Маза Смилшу, 8 (дом государство не вернуло до сих пор). Традиции немецких корпораций и Московского университета в тот период причудливо переплелись. Русские студенты стали праздновать 25 января Татьянин день — дату основания МГУ.

Потомственный рижанин Дмитрий Анохин описал в своей книге, что обычно в Офицерском клубе (здание в парке нынешнего Дома конгрессов не сохранилось) устраивался Татьянин бал. Человек 100 гостей: общественные деятели, академики, профессора, студенты, артисты, литераторы. Приглашались представители латышской, немецкой, польской интеллигенции.

Праздник начинался торжественным исполнением студенческого гимна «Гаудеамус игитур». Затем — речи, спичи, выступления артистов, танцы. Выбиралась также и царица бала — самая красивая и обаятельная девушка.

С приходом советской власти корпорации были распущены. Однако «северные братья», оставшиеся в Латвии, продолжали открыто и безбоязненно праздновать день рождения своей корпорации. По иронии судьбы он совпал с главным советским праздником — 7 ноября. Отмечали этот день в США и Германии, где конвент Fraternitas Arctica действовал официально до 1991 года, когда латвийские братья вновь возродили свою организацию.

Еще одна особенность той поры — появление женских корпораций в Эстонии и Латвии. В Европе такого не было. В Латвийском университете возникли две русские женские корпорации: Sororitas Slavia и Tatiana. В 1933 году они объединились в корпорацию Sororitas Tatiana. Сейчас в Латвии 23 мужские корпорации и 12 женских, но все они малочисленны. Если в довоенной Fraternitas Arctica насчитывались 250 человек, в нынешней — 20.

Однако традиция сохраняется, об истории корпораций пишутся книги и научные диссертации. Без истории Рижского политехнического, Fraternitas Arctica и Sororitas Tatiana не обходится ни один научный труд…