"Посмотрите, какой вид на Южный мост открывается с балкона нашего 9–го этажа!" — восклицает она и тащит меня за руку на свой балкон. Вид — потрясающий. Для тех, кто любит урбанистические пейзажи: синие воды Даугавы, белые ленты нового моста со снующими по ним крохотными авто, коробки многоэтажных домов с рекламными баннерами политических партий и зеленые кроны деревьев.

Настоящее прошедшее время

"А ведь когда мы сюда въехали, никакой улицы Краста еще не существовало — одни болота и луга были на этом месте", — рассказывает Надежда Федоровна. С самого своего рождения и до 70–х годов, когда начал строиться Кенгарагс, она жила в маленьком деревянном доме на Московской, 210. До войны дом принадлежал Эдуарду Спановскому, а родители Надежды Федоровны просто снимали крохотную квартиру на втором этаже.

Когда дом пошел под снос, Надежде Федоровне и ее мужу, двум учителям 22–й рижской школы, поначалу выделили новую квартиру в Ильгюциемсе. Они поехали, посмотрели микрорайон и ощутили собственное сиротство — все в Задвинье было чужим и незнакомым: улицы, дома, люди. То ли дело родная Москачка, где каждый камень родной! Даже сейчас, когда многих зданий и людей, живших в них, давно уже нет свете, Надежда Федоровна бережно хранит о них память. Мне кажется, что она не только ПОМНИТ, но и ВИДИТ ту, прежнюю Москачку, умудряясь жить в каком–то ином измерении, соединив в единое целое настоящее и прошлое.

Она видит сквозь современные пейзажи пыльные, неасфальтированные улицы, по которым еще не ходили трамваи. Деревянные домишки с садиками на месте панельных девятиэтажек. Видит своего деда, стоящего на воротах фабрики Кузнецова, и своего отца, бухгалтера той же фабрики, решившего организовать публичную библиотеку для рабочих. Вся жизнь этой семьи была связана с Кузнецовской фабрикой. Со старых фотографий смотрят удивительно красивые, благородные лица. А ведь семья, как рассказывает Надежда Федоровна, была простая, и она стала первой, кому удалось поступить в гимназию.

Рай посуды

— Дед Николай Ефимович Будылин всего лишь стоял на фабричных воротах, но ему никогда не приходилось как–то по–особенному раскланиваться с хозяевами, — говорит моя собеседница, листая семейный альбом с фотографиями. — Наоборот, хозяева его ценили и даже дали квартиру в небольшом домике около фабрики, чтобы пожилому сторожу было недалеко ходить до работы. К тому же у деда на руках была тяжело больная дочь. Она в юности стала работать в гончарном цеху Кузнецовки, простудилась на сквозняках и в 25 лет заболела страшной болезнью — ревматизмом. И ровно 25 лет была прикована к кровати.

Отца Надежды Федоровны, Федора Николаевича Будылина, хозяева мануфактуры и вовсе выделили из всей массы своих рабочих. Молодой Будылин был не просто хорош собой, не просто умел держаться с особым достоинством, но и был очень одарен. Играл на гитаре, имел прекрасный голос, занимался в театральных кружках, много читал, фанатически любил книги. В 1937 году, когда в Латвии русские общественные организации широко отмечали столетие со дня смерти Пушкина, бухгалтер с Кузнецовки завоевал второе место на конкурсе "Знаете ли вы Пушкина?". Конкурс проводился изданием "Газета для всех", и Надежда Федоровна сохранила этот номер как семейную реликвию.

— Отец работал бухгалтером в кузнецовском магазине, — поясняет она. — Таких фирменных магазинов было всего два — на Московской и на Грешной улице. Магазин в Старом городе считался просто раем посуды, чего там только не было! Я девочкой заходила туда и до сих пор помню, какой трепет ощущала, идя мимо фарфоровых ваз, которые были со мной одного роста. Кузнецовы своим рабочим и служащим дарили на многие праздники фарфоровые изделия — всевозможные фигурки–безделушки, вазочки, пепельницы, даже сервизы. У нас имелась целая коллекция кузнецовского фарфора, но во время войны мама многое обменяла на продукты. Оставшиеся вещи будят во мне воспоминания, помогают сохранить связь с тем временем и моими родителями. Теперь эта посуда сохранилась только в музеях да в некоторых семьях старых рижан. А немцы, отступая из Риги в 44–м году, взорвали тот роскошный магазин.

Библиотека для рабочих

Молодой бухгалтер, увлекшись литературой, решил организовать на заводе библиотечный кружок и очень деликатно стал внушать хозяевам, что рабочих необходимо приобщать к чтению. Ему пошли навстречу. Очень скоро кружок разросся до целой библиотеки! И стала эта библиотека известна не только среди работников мануфактуры и жителей района, но и во всем городе. Федор Будылин был знаком с художником Е. Климовым, учителем Александром Каверзневым (отцом будущего журналиста–международника), издателем Дидковским.

— Помню, как отец, прибежав с работы, на ходу что–то перекусывает и бежит в библиотеку, — вспоминает Надежда Федоровна. — Эта была общественная работа, за нее ему ничего не платили, но он отдавал библиотеке все свои силы. Многие книги папа сам переплетал. Даже пешком ходил до Старой Риги, чтобы сэкономить деньги и купить новую книгу! Мама, Александра Степановна, часто была недовольна тем, что он редко бывает дома, и тем, что не бережет себя — у отца с юности была язва желудка, и у меня сохранились письма маме и ее отцу, в которых папа просит ее руки, честно признаваясь в своем недуге. В те годы это была тяжелая болезнь.

Надежда Федоровна достает письма и, смахивая слезы, читает вслух очень почтительную (молодые обращались друг к другу преимущественно на “вы”) переписку влюбленных, которые обменивались записками через девочку–соседку, назначая свидания около ворот дома Александры или планируя "пойти в кинематограф". Потом из шкафа извлекается инвентарная книга библиотеки, по которой можно судить о том, какие книги читали рабочие Москачки 20–30–х годов. Первая запись от 14 ноября 1926 года. Она свидетельствует о том, что Ф. А. Кузнецов пожертвовал деньги на покупку художественных журналов. Последняя запись — от 30 июня 1938 года, когда в библиотеку поступило приложение "Иллюстрированная Россия".

Листаю странички "гроссбуха". Имеются "пожертвования" от газеты "Сегодня" — очевидно, на фабрику бесплатно доставлялись ее номера. Выписывалась из Берлина русская газета "Руль", которую редактировал отец Владимира Набокова. Закупаются произведения А. Пушкина, Л. Толстого, Л. Андреева и других классиков, но основная масса — периодика в виде еженедельников и альманахов: "Родное слово", "Русская женщина", та же "Иллюстрированная Россия" и даже педагогический журнал Льва Толстого "Ясная поляна".

Пеструю картину дополняют рукописи (!) Цветаевой — "Отрывки из дневника", Северянина — "Встречи с Брюсовым", Немировича–Данченко — "По поводу протеста русских писателей", а также рукопись "Советские деликатесы" рижского журналиста Лери–Клопотовского — памфлетиста, фельетониста, даже статьи в газете "Сегодня" писавшего в стихах!

Сохранились ли эти рукописи?

— Когда началась война и в Ригу вошли немцы, они ворвались в библиотеку и, увидев на полке книгу Островского "Как закалялась сталь", сочли библиотеку "коммунистическим гнездом", — рассказывает Надежда Федоровна. — Хотя помимо классики и детской литературы на полках было много бульварной литературы — любовных романов, приключенческих, авантюрных. Но Островский бросился в глаза, и немцы приказали сжечь все книги. Отца тогда не было в Риге, и мы с мамой неделю сжигали его книги, собранные буквально по крупицам, с такой любовью. Некоторые удалось перенести домой, но основная масса была уничтожена.

Федор Будылин не увидел, как уничтожался труд всей его жизни. Когда в Латвии была установлена советская власть, бухгалтер Кузнецовки остался на своем рабочем месте и продолжал заведовать библиотекой. В последних числах мая 1941 года профком завода даже наградил его за хорошую работу путевкой в санаторий Феодосии. Накануне войны Будылин возвращался домой, телеграфируя жене и дочери, что накупил на все оставшиеся деньги крымского вина.

— Он успел доехать до Огре, но началась война, и его не пустили в Ригу, — вздыхает Надежда Федоровна. — Вместе с отступающими эшелонами он оказался в глубине России, пошел на фронт, а потом по состоянию здоровья его определили бухгалтером на завод в Саратове. Только в начале 45–го года мы узнали, что он жив, но переписка была недолгой — 8 февраля, всего за три месяца до победы, папа умер, как нам сообщили — от брюшного тифа. Он был еще совсем молодым! А мама так и не вышла больше замуж. Это была большая, настоящая любовь, которая оказала большое влияние и на мою жизнь.

Завод — закрыт

Мы с Надеждой Федоровной выходим из ее дома и идем смотреть здание библиотеки и фабрики. По пути она рассказывает, что прекрасно помнит, как по этим улицам вели в гетто евреев и они тащили за собой по дороге чемоданы, обвязанные веревками. Помнит, как в конце июня 41–го года хоронили на Ивановском кладбище хозяев Кузнецовки. Их расстреляли как врагов народов, и как только советские войска покинули Ригу, родственники бросились в морг. "Такой крик, такой вой стоял на кладбище, когда люди увидели их изуродованные тела со следами пыток!" — говорит Надежда Федоровна.

Она ведет меня к перекрестку улиц Московской и Славу и показывает пустой двухэтажный дом. Это и есть библиотека Кузнецовых. Рядом — красное, довоенной постройки здание школы. А за ним, оказывается, когда–то был дом, где жили хозяева знаменитой фарфоровой фабрики. Напротив — гончарный цех, и прямо из окон своего дома Кузнецовы могли контролировать рабочий процесс. Им достаточно было посмотреть, какой дым поднимается из цеховой трубы, чтобы понять, правильно ли идет обжиг глины.

Сам завод — за углом от библиотеки. Вход на территорию закрыт воротами. "Это здесь на фотографии стоял ваш дед?" — спрашиваю я Надежду Федоровну. Она отвечает, что ворота были дальше, в глубине двора. "Интересно, а что сейчас в здании фабрики? А давайте зайдем и спросим!" — умоляет она. Зайти не удалось — дверь на заводскую проходную закрыта. На фасаде таблички с названиями каких–то фирм. И никакой мемориальной доски, которая хотя бы формально сохраняла дух преемственности, связь с прошлым нашего города.

Но я вдруг тоже ловлю себя на том, что ВИЖУ тех, кто уже давно ушел в реку истории. Мертвые не мертвы. Они — рядом. Все эти Кузнецовы, Будылины, евреи, переселяющиеся в рижское гетто, художник Климов, выкладывающий мозаичную икону в часовне Покровского кладбища, издатель Дидковский, погибший в ГУЛАГе, и Каверзнев–старший, отправленный немцами в концлагерь Саласпилс. Они — рядом, и, помня тех, кто создавал материальные и духовные ценности этого города, мы никогда не почувствуем себя одинокими или чужими. И никогда не потеряем собственную тень.

На фото: