Я услыхал о нем краем уха: в магазине–кафе «Полярис» прошла презентация его книги «Мой Северянин».

Такая вот странная эмиграция…

У меня к русским поэтам и писателям из Эстонии особый пиетет — к Северянину, Самойлову, Довлатову, Веллеру… Всех их люблю читать, со всеми встречался, кроме Северянина, разумеется. Кроме того, редактором книги «Мой Северянин» был Александр Иванович Гусев — блестящий мастер русской словесности, редактор и стилист. К которому у меня по жизни пиетет в квадрате.

В общем, мы с Борисом Подберезиным созвонились и встретились. Он по профессии инженер. Но вот ведь взялся писать о поэте и поэзии!.. Это меня круто заинтриговало, поскольку литературоведение военного инженера–радиста не могло не заинтриговать военного инженера–электрика.

Каюсь, я об Игоре Северянине как о человеке мало что знал. Точнее, знал поверхностно, по кускам, рваными обрывками. Борис стал рассказывать, и передо мной начала во весь рост вставать очень целостная фигура большого русского поэта. Пережившего то, что не дай бог пережить нам, хотя кое–что из того мы таки пережили.

В частности, Северянин вовсе не эмигрировал из России. Он просто в 1917 году со старой матушкой и маленькой дочкой поехал из голодного и расхристанного Питера в соседнюю Эстляндскую губернию, чтобы там просто прокормить свою семью. А Россия, став большевистской, взяла да и отъехала от Северянина восточнее — и провела границу.

Так он оказался в стране Эстонии. Все с ним произошло ровно так, как через 70 лет случилось с нами…

Три загадки И. С. и золоченая Анна

Северянин не такой, каким кажется с первого взгляда. А с первого взгляда кажется, что это самовлюбленный («Я, гений Игорь–Северянин..»), «офокстротившийся» (по–нынешнему гламурный) питерский халявщик, в котором сто кило манерности и ни грамма мужественности. Но Борис Подберезин тем не менее давно и по–настоящему любит его стихи, особенно ранние, из сборника «Громокипящий кубок», любит за то, что в тех стихах сокрыта загадка поэта, которую он, то есть Борис, постепенно разгадал. Вернее, разгадал три загадки Игоря–Северянина — именно так, через дефис, он поначалу писал свой поэтический псевдоним. Какие это загадки — об этом Борис рассказывает в своей книге, в первой же главе. Разгадав их и поняв, что кое–что знает, Борис и решил написать книгу о том, что именно он отгадал и как отгадывал.

Амбиций (например, первооткрывателя) при этом не было. Напротив, было ясное понимание, что поэзией Серебряного века занимаются сотни ученых литературоведов, много чего уже открывших. И некоторые наверняка не примут самозванца (и к тому ж инженера)… Понимая это, Борис ушел от их атаки, как ушел бы боец ушу. «Мой северянин» — это название родилось еще до рождения книги, и оно давало ему право писать так, как хотелось.

К тому же это избавляло автора от трудов, которыми сопровождалась работа над предыдущей книгой — об Анне Ахматовой, в которой по всем станицам им были разбросаны ссылки на источники, а источников тех было аж 84. Но это изобилие все равно не помогло! Начались литературно–гендерные дела, вплоть до обвинений Бориса в шовинизме (мужском, естественно). А он всего–то отскоблил фальшивую позолоту и толстый слой пыльных мифов с личности поэта Ахматовой.

Литературные дамы за улыбками прятали затаенную обиду, но Борис твердо стоял на том, что чистка пошла только на пользу поэтессе: она предстала живой, со всеми ее конкретными человеческими плюсами и минусами, которые определяли ее сложный (да что там сложный — тяжеленный!) характер и ее, мягко говоря, непростые отношения с людьми, с мужьями, даже с собственным сыном… Впрочем, вся Ахматова — в ее стихах. Прочтя Подберезина, бери с полки ее томики и читай, убеждаясь в правоте исследователя, проработавшего 180 источников.

Эссе — это отнюдь не монография

Что же касается Северянина, то по его творчеству такого количества источников не было. Потому что вообще мало сохранилось документальных первоисточников. Дореволюционный архив был оставлен в Петербурге, на попечение друга Бориса Башкирова–Верина, но он в 1920 году эмигрировал, архив бросил и тот пропал. Архив эстонского периода жизни Северянина сгорел в войну при пожаре его дома…

А то немногое, что все же смогли спасти, сын Северянина увез в Швецию и ни с того ни с сего запретил к опубликованию. Так что архивные полки от рукописного наследия Северянина не ломятся. В советское довоенное время его не издавали. Писали о нем мало. Диссертаций — и тех, было мало…

О Северянине мы слыхали, но Северянина долго не знали. Слыхали по далеким отголоскам, например, по этому:

Это было у моря, где ажурная пена,
Где встречается редко городской экипаж…
Королева играла — в башне замка — Шопена,
И, внимая Шопену, полюбил ее паж.

И вдруг выходит книга Бориса. Не научная монография, но интереснейшее эссе о поэте и человеке, украшенное большим количеством стихотворных строф, но без утяжелявших текст ссылок на источники.

Сразу после презентации специалисты решили, что эту книгу рижского автора надо всенепременно переиздать в России, резко увеличив тираж, но сопроводив при этом научными комментариями… Борис на это предложение согласился, но при условии, что комментарии выстроятся вослед его тексту. И работа эта уже началась.

Вопрос к профессору Гусеву

Но откуда у Бориса такая любовь к литературе и литературоведению? Из семьи. У него две сестры, обе филологи. Круг их (и его) знакомств — приличные рижане, с такими, например, фамилиями, как Вайль, Генис, Гусев. А в приличную компанию тогда не входили, не прочтя значимых журнальных и книжных новинок. Генис давно в Америке, Вайля уже нет в живых, а Гусев еще здесь, в милом его сердцу курортном Балдоне, в Ригу наезжает лекции читать. Человеческая дружба у них с Подберезиным сохранилась до сих пор. И творческая дружба тоже, хотя в области литературного творчества Александр Гусев необычайно строг и партнерствовать с ним далеко непросто… Тем не менее он согласился быть редактором книги о Северянине, и специалистам это скажет о многом.

Ну ладно, любовь и даже страсть к литературоведению у Подберезина есть, а есть ли у инженера–радиста для этого необходимые знания и умения? Сам Борис на это, разумеется, не ответит (хорошо и правильно воспитан), поэтому я позвонил в Балдоне. Профессор Гусев — джентльмен с изящным аглицким чувством юмора, но в профессиональных суждениях своих принципиален и весьма лаконичен.

Профессор сказал так: «То, что Борис взялся за книгу о Северянине, это прекрасно и заслуживает уважения. Автор сумел найти интересный материал и интересно осмыслить его». Так вопрос об умении инженера Подберезина писать интересные книжки про поэтов был снят.

Что же касается наличия знаний у писателя Подберезина, то я за 2,5 часа нашего с ним разговора самолично убедился, как много и как глубоко он в литературе знает! Так что для меня и вопрос о его знаниях тоже снят. Более того, я уже третий день с искренним интересом и удивлением читаю его книгу «Мой Северянин»…

«Выбор Гумилева»

А что у исследователя Подберезина на столе сейчас? А сейчас там материалы к книге о поэте Николае Гумилеве — очень непростой, загадочной, бесстрашной и противоречивой личности и, разумеется, о прекрасном русском поэте.

Кстати, о поэтах. Все они в августе 1914 года наперегонки пачками несли по редакциям патриотические стихи, а Гумилев принес в Лейб–гвардии уланский ее величества полк листок с просьбой принять его вольноопределяющимся — и ушел с полком на фронт. И воевал потом три года, получив два георгиевских креста за храбрость. А поэты в это время манерно фланировали по Невскому…

Так, как пишет о Гумилеве Борис Подберезин, еще не писали. Написанное помаленьку переправляется по Сети профессору Гусеву в Балдоне. Подберезин методично и упорно настаивает на том, что на обложке на сей раз должны стоять две их фамилии… Названия у книги нет, но рабочее где–то такое: «Выбор Гумилева».